Божьим промыслом. Стремена и шпоры
Шрифт:
Он открыл глаза и увидал проходящего мимо него фон Флюгена.
— Друг мой! — генерал остановил юношу и протянул ему письмо. — Бросьте в печь.
Ночь — время любовников, воров и заговорщиков. Ну, или пекарей… И как пекарь-булочник идёт в свою пекарню тёмной ночью, к тесту, к маслу и печам, чтобы ещё до рассвета для щедрых господ были готовы сдобные булки, так и генерал уже по привычке с наступлением ночи ехал куда-то, чтобы переговорить с кем-то. И на этот раз он снова направлялся на квартиру
— А он уже ждёт вас, — сразу сказал Сыч, едва закрыв за генералом входную дверь на засов.
— Кто? — не сразу понял тот и даже немного насторожился.
— Мальчишка, — отвечал Ламме и, подсвечивая лампой лестницу, повёл Волкова наверх. — Пришёл и торчит тут у меня, сидит у печки, носом хлюпает, надоел уже.
— Ах вот ты о ком, — вспомнил барон. — Ждёт денег?
— Ну а как же, вы ему вон какую деньгу обещали. Вот и прибежал.
К вечеру в городе пошёл сильный дождь, и на Ёгане Ройберге ещё не до конца просохла его толстая куртка. Мальчик сидел близко к жаровне, но как только генерал вошёл, вскочил и поклонился низко.
— Доброй ночи, господин.
— Доброй ночи, Ёган, доброй ночи. — Отвечал генерал, бросая перчатки и на стол и снимая мокрый плащ. — Ну, рассказывай.
— Насчёт вашего дела? — уточнил мальчишка.
— Насчёт моего дела, — Волков сел на стул и ждал, пока Сыч нальёт ему вина. — Приглядел за человеком?
— Приглядел, — отвечал Ёган. И тут же посмотрел на генерала с некоторым подозрением. — А вы знали, что этот ваш Хаанс Вермер — проповедник лютеран?
— Да неужели? — едко хмыкнул Сыч.
— Ну, и ты выяснил, куда он сегодня ходил? — спросил барон.
— Выяснил. Поначалу, с самого утра он поехал в их церковь.
— В церковь? — переспросил Волков.
— Ну, в их молельный дом, они его сами так называют… Честно говоря, их молельный дом на нашу-то церковь мало похож, — рассуждал мальчишка.
— Сам ты откуда узнал это? Ты разговаривал с кем-то?
— Так я побежал за ним, а он приехал…
— На чём он ездит? — перебил его Сыч.
— Ездит он в одноконной повозке с кучером, — сразу вспомнил мальчишка.
Он хотел уже продолжить свой рассказ, но Фриц Ламме снова его перебил:
— Какая повозка, какая лошадь, какой кучер? Сам он какой из себя? Чёрен? Бородат? Толст-костляв? В чём одет? Какой из себя-то?
— Какой? — на секунду задумался Ёган. И тут же, вспомнив, заговорил: — Сам из себя этот Вермер высок ростом и худ, голова седая, а бороду бреет. Одёжа у него добрая. Одежду носит… всю чёрную и шапочку чёрную. И перчатки. А ещё нёс толстую книгу. Повозка не крытая, лошадь рыжей масти. А кучер у него… Обычный кучер. Не знаю, что ещё сказать…
— Вот, — назидательно произнёс Сыч, — Вот теперь всё ясно. Мелочи… Мелочи… А из мелочей всё и складывается. Всегда про то помни, и может, тебя возьмут
Мальчишка разинул рот; кажется, мысль найти работу при судье пришлась ему по душе.
— Неужто возьмут?
— Ладно, — произнёс генерал, — дальше давай. Куда он поехал?
— А… Ну так это… Поехал он в их молельный дом.
— На какой улице находится этот дом? — снова спросил Фриц Ламме.
— Так в коммуне Габель, что у Восточных ворот, — сказал мальчишка. — Я побежал за ним. И ждал его там.
— А откуда ты узнал, что он проповедник еретиков? — поинтересовался барон.
— Так возле того дома была уйма народа, они все на его проповедь пришли, я и поспрашивал. Мне один мужик там и рассказал, что этот Вермер мудрейший проповедник и что он книжный человек. Что на его утренние проповеди собирается уйма народа, особенно по воскресениям.
— Так, ну а что он делал после проповеди? — интересуется Ламме.
— А после проповеди он поехал в магистрат.
— В магистрат? — переспросил генерал.
— Да, в магистрат, а после поехал… вернее, пошёл… там недалеко есть харчевня Нойса Шляйверга, пожрал в ней малость с какими-то другими людьми… И снова пошёл в магистрат.
— Вот как? Значит, он в магистрате сидел весь день? — уточнил барон.
— Да, до темна досидел, а после на свой повозке поехал домой в свой дом на улице Жаворонков. И всё, больше ничего…, — теперь мальчик вроде как отчитался о сделанном деле и выжидательно смотрел на Волкова: ну, где деньги за работу?
Генерал это понял и полез в кошель, достал оттуда несколько десятикрейцеровых монеток и положил на стол перед мальчишкой: ну, бери, раз заработал. И тот сразу сгрёб монеты со стола; видно было, что он до сих пор не очень-то верил, что ему заплатят такую огромную кучу денег.
— Спасибо, господин, — он низко поклонился генералу.
А тот после этого сказал:
— Завтра снова иди к его дому.
— Снова? — Ёган Ройберг удивился. — Так это ещё не вся работа?
— Сказали же тебе, дурья башка, завтра снова пораньше вставай, иди к его дому и приглядывай за ним, — Сыч добродушно потрепал мальца по волосам. — Только никому, даже матери, о нашем деле не говори.
— Да, — поддержал своего помощника генерал, — даже если тебя будут выспрашивать — молчи. Ничего ты не знаешь, ни за кем не следишь, просто гуляешь. Понял?
— Понял, — кивал паренёк, крепко сжимая в ладошке серебро.
А когда он ушёл, Фриц Ламме начал:
— Всё, дело вспять уже не повернуть, о призах как объявили, так, почитай, больше ста человек записалось. Это только на вечер, а ещё и завтра день будет.
— Ты распорядителю призовые деньги отдал?
— Да, отдал. Он их в ларце рядом с чашей держит, на виду, всякий может в ларец заглянуть, посмотреть.
— Хорошо, но ты мне про главное скажи.
— Про главное? — не сразу понял Сыч. — А, это вы про судей?