Божий Суд
Шрифт:
Теперь Валерий внешне напоминал Владимира Высоцкого в роли
Глеба Жеглова. Та же непоколебимая уверенность в правоте своего дела и полное неприятие врагов и оступившихся товарищей.
Мне даже стало неприятно от осознания того, что не так давно мы с ним мило беседовали в его кабинете, и я был с ним открыт и любезен, а он теперь катит на меня бочку непонятно за что.
— Начнем с жизненного пути подсудимого. С того, как он соблюдал заветы.
Упреки начались сразу же.
— Он не верил в бога, — провозгласил Валерий. — При рождении подсудимый был крещен по православному обряду, но в церковь не ходил, традиций и обрядов не соблюдал, если не считать того, что на пасху любил вкушать крашеные яйца, молитв не учил и не знал, и долгое
Но, как говорится, незнание закона не освобождает от ответственности, а неверие в Бога не является доказательством его несуществования.
Подсудимый, вы хотите, что-нибудь пояснить по этому вопросу?
Последняя фраза относилась явно ко мне. Взглянув вверх, на весы, я увидел, что на одной из их чаш лежит груз, сильно похожий на завязанный кожаный мешочек, а стрелка весов явно отклонилась от середины в сторону красного, опасного сектора.
Ну что тут можно было возразить, если все, что говорил Валерий, было чистая правда. Поэтому я согласился с обвинением.
— Да, я действительно с детства не верил в Господа Бога.
Признаюсь. Но я просто не верил в существование пожилого седобородого дедушки с золотым нимбом над головой, сидящего на облаке и, от нечего делать, бдящего за всеми и всем на свете. Я действительно всю жизнь не соблюдал никаких обрядов какой-либо из религий, и даже более того, готов вдобавок к прежнему обвинению сообщить и то, что я и детей своих не приучал верить в бога и соблюдать религиозные традиции. Прошу, Высокий суд, признать за мной и этот грех.
Хотелось бы еще добавить, что неверие мое продолжалось довольно долго. До тех пор, пока я вдруг не понял, что Бог есть, и часть его заключена в нас самих, в каждом из нас. Господь внутри нас, и именно поэтому все наши действия и помыслы ведомы Ему. И поэтому его невозможно обмануть и невозможно скрыть от него что-либо предосудительное. Ведь невозможно обмануть самого себя или скрыть от самого себя свои плохие поступки. И даже если тебя никто ни в чем не уличил, и ты сто раз считаешь, что ты прав, и даже если совесть тебя не гложет за содеянное, то это совсем не значит, что проступок твой окажется без каких-либо последствий.
Так я понял, что когда-нибудь придется отвечать за все, что я сделал, за все, что не сделал, за все мысли мои и за все мои желания. Одним словом, я осознал существование Бога духа. Но уж в то, что душа может воплотиться в любое тело, я уверовал еще быстрее. Что же касается обрядов, признаюсь, не соблюдал, молитв не знаю и напрямую к Господу поэтому не обращался. Чувствовал, что мне это не дано. Хотя единожды обращался к Всевышнему через посредника. Тогда очень опасно заболела моя дочь. Ее тогда поместили в реанимацию, и врачи долго не могли толком определить, чем же она больна. А девочке не было и полутора лет. Я готов был умереть вместо нее, но Господу не была нужна моя жизнь. И тогда я попросил помолиться за здоровье моей девочки одну свою знакомую девушку. Ее звали Юлией. Она была истинно верующая, я в этом не сомневался, и меня совсем не смущал тот факт, что она была не православной, как я, а евангельской христианкой. Уже тогда я не сомневался, что бог един, а разнообразие религий существует только для того, чтоб люди разных менталитетов могли уверовать в него. И я не сомневаюсь, что Юлия молилась за мою дочь, и, возможно, именно ее молитва спасла девочку. Поэтому мне бы хотелось попросить сейчас не за себя. Я готов ответить за все свои деяния.
Мне хотелось бы попросить Высокий суд за Юлию. Пусть ей зачтется на вашем суде та молитва за мою дочь, как добрый поступок.
У меня все по этому вопросу, — произнес я в заключение.
Валерий внимательно выслушал меня. И, выдержав нужную
— Что же касается второго завета, то мы не можем предъявить подсудимому серьезных обвинений. Тут он в какой-то мере чист, поскольку за свою жизнь он хоть и увлекался различными идеями и людьми, их проповедующими, но, к счастью, ни разу настолько, чтобы объект интереса превратился для него в кумира. Так что мы не можем предъявить ему обвинение в этом. Но мы не можем и оправдать нашего подсудимого по этому пункту, поскольку идеи, которые он порой разделял и люди, на которых он хотел походить не всегда соответствовали высокой морали избранного.
И Валерий добросовестно перечислил все те моменты, когда я брал себе за образец поведения весьма отрицательных персонажей.
Упоминались в частности Остап Бендер и Энди Таккер. Правда он признавал, что привлекало меня в этих комбинаторах не жульнические их качества — обманывать окружающих я как-то не стремился, а их остроумие и практичный цинизм. Затем я хотел быть крутым рок музыкантом. Мечталось выйти на сцену и сбацать что-нибудь этакое, чтобы девушки завизжали от восторга. Было дело, желал такой славы. Потом я повзрослел и завидовал уже Дон Жуану, ну почему у него столько возлюбленных и так легко, а у меня кот наплакал, да и те даром не даются и не дают.
Если бы у меня было тело и нормальное лицо, я, быть может, покраснел за те мои мечтания, давно уже мной забытые. В данном же случае моей душе пришлось обойтись чувством неловкости.
Отрицать что-либо было бессмысленно и я полностью согласился с обвинением. Действительно, все было. Что ж делать, если только годам к двадцати пяти, я почувствовал себя самодостаточным и понял, что уже не нуждаюсь в кумирах. Многие не избавляются от этого порока до самой смерти.
Потом меня судили за клятвы. Не упоминайте божье имя всуе.
Так это звучало, когда-то давно, когда именами богов клялись и давали обещания. В той жизни, которую я только что завершил, уж не так часто кто-либо употреблял выражение типа "ей богу", или
"бог свидетель", но обещаний давалось не меньше, чем раньше и за каждое из них надо ответить. Особенно за те, которые ты не исполнил.
Когда Валерий стал зачитывать все те случаи, когда я что-либо пообещал, а потом не выполнил свое обещание, я возрадовался, что никогда не был политиком. Бог ты мой, я представил, как же долго и нудно уличают их именно за такие прегрешения. А мой же список оказался не слишком длинным. Мало того, оказалось, что выполненных мной обязательств было значительно больше, чем невыполненных, да и те были весьма и весьма незначительны. То обещал позвонить — и не удосужился, то обещал принести — да забыл или не нашел нужную вещь, то вынужденно обещал что-то сделать, а потом нашел отговорку, чтобы уклониться. Так что стрелка Судебных весов, качнувшись под действием еще одного мешочка на чаше грехов, если и отклонилась влево, так совсем на чуть-чуть. Да-а, не даром я большую часть этой своей жизни чувствовал, что не надо обещать людям того, чего не можешь исполнить…
С четвертым заветом проблем было больше. Согласно ему шесть дней в неделю должны быть посвящены трудам праведным, а седьмой — делам Господа. И если с первой частью завета у меня неприятностей было немного, лентяем я, вроде бы, не был, за трудовую шестидневку отчитаться смог бы без труда. То со второй частью проблем было поболее. Сказывалось атеистическое воспитание полученное в детстве. Мыслям о боге я уделял времени не более, чем ковырянию в носу. В церковь не ходил, нищим не подавал, пожертвований не делал. Мало того, в молодости из озорства и от природной игривости ума я охотно вступал в религиозные диспуты с верующими либо с людьми, считающими себя таковыми, пытаясь доказать им, что напрасно верят они в величие Господа, поскольку бога нет. И каяться бы мне за это по полной программе до скончания века, если бы здесь понимали этот завет также буквально, как понимают его некоторые верующие.