Брак по-австрийски

Петрова Юлия

День на горе прошел ужасно. Я падала, чертыхалась, меня раздражал инструктор, который оказался совсем молодым и незаинтересованным парнем. Я растянула плечо и вечером уже умоляла Петера оставить эту затею. Но он был непреклонен и заявил, что если я хочу жить в Тироле, то должна придерживаться здешних обычаев и разделять здешние интересы. Второй и третий дни я выдержала просто стоически, стиснув зубы. Научилась держать баланс, тормозить, заходить в повороты и даже освоила одну из красных трасс. Но ненависть к лыжам у меня не прошла, а наоборот – удвоилась. Равно как и раздражение от этого общества. И когда один из его коллег-старичков сказал: «Ну что, Мария, нравится тебе кататься на лыжах?» – я честно ответила: «Нет». Чем заслужила от Петера пинок под столом.

Апогеем поездки стало совместное посещение сауны в отеле. Одев бикини, я бодрым шагом вступила в кабинку… и обнаружила там все это «высшее общество»

австрийских финансистов в чем мать родила. Причем на самом видном месте, раскинув ноги, сидел самый старый дед. То, что я увидела… так лучше бы я этого не видела! Меня охватила паника, и мне захотелось выскочить наружу. Но это было бы совсем неприлично – если такое понятие было применимо к обществу вальяжно развалившихся голых дедов. Пришлось остаться и пялиться себе под ноги, дабы не «созерцать». В результате я и в сауне оказалась белой вороной, а Петер меня снова отчитал, приказав раздеваться, привыкать и приcпосабливаться.

А по приезде муженек выкинул новую штуку. И не одну.

Петер все время ратовал за здоровый образ жизни, но вести его перестал, и походы в спортзал стали для него перспективой далекого «когда-то». Поэтому я решила простимулировать мужа и подарить ему спортивный костюм. Выбор подходящего стал для меня настоящей мукой. Я специально поехала в Имст, совсем одна, со страхом в душе припарковалась возле гудящего в канун Рождества торгового центра и со словариком в руках принялась мучить продавцов. Общими усилиями мы выбрали костюм марки «Champion», и, в случае если размер не подойдет, мне обещали его поменять. Довольная, я приготовилась ждать Рождество.

Накануне праздника к нам в дом прибыла Фелиситас с коробкой украшений. Она вроде как привезла их, чтобы дать мне задекорировать обстановку. Но кончилось тем, что Фелиситас делала все сама, не давая мне прикрепить ни одну звездочку по-своему. Я махнула рукой и отступила. Мое мнение все равно никого не интересовало.

Само Рождество праздновалось у нас. Приехали все родственники – даже дочери Петера. Мне пришлось готовить на всю эту ораву, а Петер знай критиковал меня: то это не по-австрийски, то это не так. Перед ужином состоялась «раздача слонов». Все выложили приготовленные для остальных подарки под елку, а потом началась распаковка. Коробок и свертков с моим именем было пять, и, открыв их, я обнаружила: свечку, бутылку просекко, шоколадные конфеты, свитер и часы «Police» с черепом и комментарием: «Это злые часы, как раз для тебя», – от Петера. Не знакомая с европейской рождественской практикой, я преподнесла свои подарки каждому лично, в пакетах, без подписи имен и всего такого. Дочери подарили Петеру фотокалендарь со своими младенческими фото и рамку со снимком, на котором они были запечатлены втроем. От меня они получили набор блеска для губ, а мне в ответ не дали ничего. Все их поведение этим вечером намекало на то, что я не должна слишком радоваться – Петер их, фотографии тому подтверждение, и они его никому так просто не отдадут. Я чувствовала напряжение, скрытое натянутыми улыбками, и гадала, почему сегодня все так странно. Может, у меня уже развилась паранойя? А может, они ревновали, потому что раньше всегда встречали Рождество по-другому и дарил он им больше? Я терялась в догадках, а Петер и не думал мне никак помогать.

Ситуация еще больше ухудшилась, когда после основного застолья мы переместились на диваны в гостиной и подвыпивший Петер принялся тыкать мне в попу бутылкой просекко. Я три раза попросила его перестать, но это не помогло, а только вызвало нездоровое веселье присутствующих. Наконец он все же прекратил и открыл бутылку. После тряски она буквально взорвалась и облила полкомнаты. Убирать, разумеется, пришлось мне, причем тут же – чтобы все не слиплось. Помогать мне никто не стал. Все сидели и ржали, будто произошло самое веселое на свете событие. Мне хотелось материться, и, оттирая тряпкой пятна с дивана, я тихо всех ненавидела.

А потом гости ушли. Петер примерил мой подарок – спортивный костюм – и завизжал диким голосом: «Маленький, он совсем маленький и меня душит». Он начал дергать за воротник и визжать: «Я толстый! Разжирел как свинья! Это ты меня откармливаешь!» Спортивная куртка разорвалась по шву, и Петер отшвырнул ее в сторону. Я наблюдала за этой сценой с ужасом. Мне действительно стало казаться, что Петер сошел с ума. И единственное, что я сделала, – это подняла разорванную куртку и попыталась успокоить мужа. Я пообещала поменять ее в магазине, уверила Петера, что он не толстый, и потянулась его обнять. Но он отпихнул меня в сторону, и, не в силах больше сдерживаться, я зарыдала. Тогда Петер сказал, что это мерзко, что все бабы нюни сопливые, и ушел спать.

На следующий день в магазине на меня смотрели со скепсисом. Я что-то пыталась лепетать про неудовлетворительное качество,

но вид этой несчастной куртки каждому давал понять, что ее просто порвали. Менять никто ничего не собирался, и я снова расплакалась от беспомощности. Продавец оставил меня наедине с моими эмоциями и ушел заниматься своими делами. Тогда моя растерянность сменилась яростью. Мне надоело, что в этой стране меня почитали за какашку и что я везде и всегда была виновата. Догнав продавца, я швырнула куртку ему под ноги и сказала, что он может ее теперь использовать в качестве половой тряпки – на большее она не годится. А затем, полистав словарик, который всегда возила с собой, и, найдя слово «жалоба», я пообещала ее подать. Хлопнув дверью, я выбежала на улицу, уже готовая искать инстанции для жалоб. Но минут через десять мне позвонил Петер и сказал, что все улажено – с ним связались и перед ним извинились. Впечатленные моим выступлением, продавцы пробили по базе данных клиентскую карту Петера, с которой я пришла, и увидели имя великого и могучего. Естественно, подействовало оно безотказно. Выслушав всю эту историю, я снова расплакалась, а Петер вызверился. Как было ему объяснить, что меня так расстроило? Почему мне было так важно различное к нам отношение в Австрии, которая кичится мнимым равенством? Почему меня так ранила моя беспомощность? Безразличие окружающих, и в первую очередь его собственное? Почему переезд в эту, изначально ненужную мне страну, обернулся самой настоящей травмой, а все иллюзии развеялись сразу после свадьбы? Я попыталась объяснить, но Петер не понял.

– Тебе все не подходит, ты капризная и испорченная! Совершенно несамостоятельная! Ты только и умеешь, что создавать мне проблемы! Чего опять нюнишь? Что тебя не устраивает?

– Петер, все. Как ты не видишь? Я здесь чужая, мне очень трудно. Я приехала ради тебя, а ты совсем не хочешь мне помочь.

– Я сделал тебе документы, купил машину и даю тебе деньги. Что тебе еще надо?

– Ты. Ты мне нужен! Мы совсем чужие. Мы поторопились…

– Тогда будем разводиться!

– Нет, послушай. Давай попробуем заново друг друга узнать. Мы ошиблись, мы поженились раньше, чем нужно было. Но ведь можно все наладить – вместе. Просто постарайся быть ближе ко мне.

– Я занят, давай потом. У меня клиент.

И Петер оборвал меня в своей жесткой манере – положил трубку. Как обычно.

С таким вот настроением мы и завершили этот год, а затем вошли в год следующий.

10

Одиночество, Билли и русские

Человек без свободы выбора – это не человек.

Энтони Бёрджесс, «Заводной апельсин»

Прошло некоторое время. Жизнь стала более рутинной, и я к ней понемногу привыкла. Мы общались с Петером натянуто, за ужином никогда не разговаривали, сексом занимались раз в две недели минут пять, и я чувствовала себя ужасно одинокой. Совместный быт тоже был совершенно несносным. Например, Петер не разрешал мне включать сауну – по его словам, она съедала много электроэнергии, поэтому ходить туда надо было, как минимум, вдвоем. А составить мне компанию он никогда не хотел – из-за стресса на работе, усталости или просто от нежелания. Если я выходила из комнаты и оставляла свет включенным больше чем на несколько минут, Петер опять же орал. Он мог поставить свои ботинки на стол или испоганить до неузнаваемости все после очередной попойки, но виновата всегда была только я.

Кстати, о попойках. Постепенно я поняла, что заболеваю алкоголизмом, и решила отныне в них не участвовать. А еще я перестала обихаживать гостей и подавать на стол. Это сделало отношения между мной и остальными еще более непростыми.

Послушав, как тирольцы любят сплетничать и как за глаза перемывают друг другу кости, я старалась вообще не участвовать в каких-либо посиделках. Когда мы с Петером выбирались в кафе к Астрид и Роберту, приходилось держаться особняком. Почему-то все чувствовали себя большими знатоками украинской жизни и меня частенько провоцировали на споры. Один противный долговязый адвокат стал мне как-то доказывать, что в Киеве в канализации живут дети, а я, мол, не знаю об этом, поскольку наше правительство замалчивает факты. «Ну да, ты-то знаешь все!» – с сарказмом заметила я. Петер немедленно бросился на защиту своего друга и заявил: «Да, мы знаем, это показывали по телевизору, а у вас – пропаганда». Я как можно спокойнее заметила, что это бред, местное телевидение преувеличивает, и австрийцы далеко не такие уж и всезнающие. Реакция последовала самая агрессивная: «Ну так выметайся отсюда, если тебе не нравится!» Потом оба прошлись по Украине, а я сжимала и разжимала кулаки, стараясь не пустить их в ход. Петер вообще обожал сравнивать все, что было плохо, с Украиной – например, мусорку или вонь от коровника. Но про Австрию и слова поперек нельзя было сказать.