Брат, которого нет
Шрифт:
Максим пришёл не спавший, всклокоченный, потерянный:
– Папа сказал, что они уже всё решили, - сказал парнишка таким голосом, что о решении больше можно было ничего не добавлять, - Сказал, чтоб я не лез. Сказал, что он пытался что-то сказать, но мама непреклонна и твердит, что больше не хочет иметь ничего общего с ним. Но день смерти Сашки не сказал. А вдруг... сегодня?! Или... уже?..
Тяжело вздыхаю.
Мы какое-то время стояли и потерянно смотрели на землю. Ту, которая не для всех стала пухом.
– Постой, Максим!
– А?
– он поднял глубокие светлые глаза на меня.
– Больниц-то в нашем городе всего двое!
– Э... да... точно!
– глаза молодого бойца зажглись, - Вот только... даже если я опять прогуляю школу...
Радостно сказал ему:
– Так ведь и нас двое!
– наконец-то и я смогу чем-то пригодится, смогу прикрыть их с Сашкой пулемётной очередью!
– А... а если мне врачи не расскажут?.. Мне ж ещё только двенадцать лет... они почему-то считают, что если человеку двенадцать лет, то это несерьёзно и к его голосу можно не прислушиваться.
– И так бывает, - вздыхаю, - Но мы и Владимира Петровича попросим помочь! Думаю, он согласится! Он ведь тоже переживает за вас с Сашкой. Кстати, ты уже Клавдии Михайловне про лопатку сказал?
– Ой, нет...
– юный боец помрачнел.
– Я ей обещал, что всё скопаю большой лопатой.
Мы с надеждой переглянулись, но...
Это был не отец Максима, а всё тот же, отзывчивый Владимир Петрович.
– Я вчера шёл, слышал, как она обсуждает одолженную лопатку с Валентиной Валерьевной, боятся, как бы не украли, - пояснил наш друг и единомышленник, - Ну и обещал, если что и если всё-таки не чего, вскопаю ей клумбу. Всё-таки, хорошим делом человек занят: красоту у дома разводит.
– Рад, что ты с нами, Владимир, - хлопаю его по плечу.
– Так добрые дела заразны, - на его морщинистом лице появилась улыбка, а во взгляде заблестел какой-то юношеский дерзкий задор.
– Да, добрые дела тоже бывают заразны, - возвращаю ему улыбку.
И что он мне дал у него отмыться, тоже кстати - скорее в больницу пустят - я там под родственника притворюсь. Как, хм... дальний брат Максима и Сашки. Почти седьмая вода на киселе, мол, но всё-таки неравнодушный.
– Ну, молодые бойцы... в бой!
– скомандовал я - и в голосе моём невольно прорезались прежние, полузабытые командирские нотки, - Я беру на себя больницу на Сиреневой улице, а вам с Максимом поручаю - на Звенидворской.
– Горячим будет бой, - поддакнул Владимир Петрович.
– Но мы не сдадимся!
– Максим поднял вверх руку, сжатую в кулак и, чуть погодя, и вторую.
– Один за всех?
– наш общий друг протянул руку.
– И все за одного!
– положил свою ладонь поверх его.
И, чуть подумав, может, фильма не смотрел, юный боец положил свою ладонь поверх наших. И мы бодро пошли прикрывать Сашку, пока ещё слишком слабого, чтобы его голос мог что-то изменить в начавшейся войне.
И потянулись дни напряжённой обороны...
Я не знал, что творится на том фронте, они - что творится у меня. Так как сотового телефона у меня не было, да и страшно было оставлять мой пост. Я старательно дежурил у главного входа: ну, не могли же привезти её на скорой? Я, по крайней мере, надеялся, что обходными тропами через болото враг не пройдёт. Я ходил в разведку, в справочную, каждый раз замирая от страха и напряжения: ну, а вдруг? Вдруг враги как-то и где-то просочились?.. Мои деньги и, соответственно, припасы заканчивались, да и я боялся лишний раз отлучиться, чтобы добыть провизии, терпел. Потом, правда, не выдержал, и посылал местных или проезжих в тыл, за едой. Двое исчезли вместе с моими деньгами, а третий купил на пирожок больше, добавил лишнее пирожное - от передачи своим - и даже стаканчик с кофе из автомата. В мире хватает добрых людей.
На второй день лил дождь, почти до самого утра. Из больницы меня вечером изгнали - не удержал высоту - да и поблизости не было мест для окопов, пришлось караулить под скудным прикрытием из облетающего дерева, слишком молодого, чтобы быть надёжной защитой. Впрочем, мне бороться со стихией не впервой, а вот как они?.. Я рад, что на том фронте отряд покрупней, да Владимир Петрович - тёртый калач, стрелянный воробей... Но вдруг он решит отвести Максима домой? Вдруг сам уйдёт или простудится? Я то привычный, а вот они...
Но я стоял, упорно держа оборону. Что бы ни было на том фронте, в другой части города, я буду держаться. И я сделаю всё, что в моих силах, чтобы прикрыть Сашку, чьим братом я представился в этой больнице.
На третий день было солнечно. Солнце слепило и грело... и даже местами жгло... но я упорно держал оборону, противостоя и этому беспощадному врагу. Вроде день был светлый, но на душе было как-то гадостно, жгла тревога. Ну, как там у них?.. Если ещё не пришли, значит, ещё есть надежда.
На четвёртый день у меня закончилась провизия. И в этот день добрые люди обошли меня стороной, но я упорно держал оборону.
На пятый день, около полудня, я увидел их - и всё во мне оборвалось и похолодело.
Бледный, едва передвигающий ноги Максим, в пропотевшей рубашке, одной рукой прижимал к себе маленький гроб, а другой цеплялся за Владимира Петровича, тоже бледного, кашляющего, который одной рукой придерживал молодого бойца, а в другой тащил букет кроваво-алых роз.
– Когда?
– потерянно спросил, едва они приблизились.
– Вчера, - потерянно выдохнул старший брат Сашки.
– На второй день лил дождь. Мы караулили у входа до того, как выгнали последних посетителей, потом ночью прятались в старой беседке, на рассвете опять вернулись. В беседке было много щелей в крыше, да и стен не было, - Владимир Петрович закашлялся, - Мы утром пошли, рано. Но держались. Хотя ему пришлось сбегать к моему старому приятелю, в другой конец города, денег занять на еду. Но мы держались. И третий день держались. А на четвёртый, часов в 10 или 11 утра Максим сознание потерял. Ну и... пришлось самого тащить в больницу. А она в это время как-то уже прошла. И с медсёстрами, как оказалось, у неё был договор: никому про день не говорить - и, особенно, нам, - он снова закашлялся, - Оказывается, нам соврали.