Брать живьем! 1919-й
Шрифт:
Через полчаса, переодевшись, я уже был на месте. Прохаживаясь с холстом в руках по выщербленному тротуару, спрашивал у прохожих, не знает ли кто, где можно получить денежку за художественное полотно. Одни ничего не понимали и, отмахиваясь, шли дальше. Другие останавливались, глазели на запечатленное лицо купца и пытались давать советы. «Снеси на рынок, – говорила бойкая старушка, подвязывая платок, – там чего только не предлагают. Я авчер туды санки без полозьев притащила – взяли!» «Ты, милок, лохонщика поймай, – советовал старик в лаптях и длинной посконной
Ага, а взамен получу шарик со свистулькой или китайский веер!
Наконец, у ближайшей подворотни я приметил кряжистую фигуру дворника в длинном фартуке. Тот стоял, опершись на метлу, и о чем-то толковал со знакомым мужчиной. Смешно размахивал руками, кивал лысой головой, громко сморкался, вытирая красные руки о фартук. Дождавшись конца беседы, я подошел к нему и весело сказал:
– Здорово, дядя! Метем?
Лысый мужик, которому было около пятидесяти, снова оперся на метлу и поднял на меня свои припухшие глаза. Они вкупе с красноватым носом ясно говорили о том, что от выпивки он никогда не отказывается.
– Будь здрав и ты, мил человек! Работа моя такая – мести. Чего-нибудь нужно?
– Нужно. Вишь, картина при мне. – Я развернул перед ним холст. – Сказали, где-то здесь живет гражданин, который покупает подобные вещи. Такой, знаешь, с бородкой, усатый, в пенсне.
Дворник вгляделся в бородатое лицо купца на портрете, почесал затылок и наклонился к моему уху.
– Выпить будет?
– Да хоть сейчас! Куда сходить за самогоном?
На дворе девятнадцатый год, «сухому закону» лет пять, поэтому я и не упомянул про водочку. Бывшие дворяне и офицеры, и те пробавлялись самогоном в эти дни.
– Тебе не дадут, сам сбегаю! – заявил дворник.
Он взял деньги, приставил метлу к стене дома и скрылся в подворотне. Не успел я, как следует, осмотреться, как он вернулся и, взяв метлу, проговорил:
– Пошли!
Проведя меня во двор, указал на стену кирпичного дома.
– Вон те два крайних окна на втором этаже, видишь?
– Вижу.
– Вот и ладно. Ай-да в дворницкую!
Мы спустились в полуподвал и зашли в небольшую каморку, заставленную шкафчиком, столом, двумя лавками и железной кроватью. В нос ударили запахи пива, махорки, какой-то залежалой ветоши. Дворник поставил бутылку на стол, снял с полки две оловянные кружки и достал из деревянной хлебницы краюху хлеба.
– Садись, как тебя?
– Данила.
– А меня Лаврентием зовут. Сколько тебе плеснуть?
– Не много.
– Ну, не много, так не много, а я себя не обижу.
Нацедив мне грамм сто, а себе полкружки, дворник выпил, приложил рукав к носу и стал жевать кусочек хлеба. Довольство разлилось по всему его широкому рябому лицу.
– Как звать-то его, дядя Лаврентий? – спросил я, морщась после выпитого.
– Кого это?.. Постояльца-то?.. Краснов Павел Федорыч, как есть. Приезжий, третьего дня встал на постой у бывшего купца Муравьева. Я, кажись, его раньше встречал в Петродаре, а вот где, хоть убей, не могу вспомнить!
– И откуда же он прибыл?
– Говорит, из Москвы. Дела у него какие-то здесь.
– А заодно и картины приобретает?
Дворник придвинулся ко мне ближе и зашептал, обдавая сивушными парами:
– Слушай, вчера днем позвал он меня кресло чинить. Ну, работаю себе, перетягиваю помаленьку, глядь, к нему парень заходит…
– C картинами?
– Ну, да, с ними.
– Какой из себя парень-то?
– Высокий, темноволосый, твоих лет будет. Достал из сумки две картины, да еще лошадиную фигурку выпростал. Блестела, как золотая!
– Автор полотен известен?
– Чего? – выпучил зеленоватые глаза дворник.
– Кто рисовал картины? Что за художник?
– А, ты вон о чем!.. Да, да, Краснов называл его фамилию? Дай Бог памяти!.. В прошлом веке жил…
– Тропинин? Боровиковский? Кипренский?
– Вот-вот, Кипренский!
– Ну, и что со сделкой? Cостоялась?
– Не могу знать, Краснов выставил меня из квартиры, дескать, разговор у них серьезный… Потом они вместе вышли на улицу и наладились куда-то… А не откушать ли нам, Данила, еще самогончику?
Мы снова выпили и закусили черствым хлебом.
– Постоялец-то ходит куда-нибудь? – спросил я между делом.
– Да на базар разок сходил, в баньке попарился, на телеграф заглянул… Вчера вечером пошел я отбить дочери телеграмму, она у меня замужем в Усмани, ну, и он там оказался… Сейчас постоялец у себя. Пойдешь?
Я покачал головой. Не торопись, Данила. Ходить к Краснову пока не резон, не время!
– Передумал я, дядя Лаврентий. Повременю с продажей картины.
– Дело твое… А ты мне понравился, парень, заходи, ежели что.
Я пожал руку дворнику, вышел наружу и еще раз взглянул на окна постояльца. Затем поймал извозчика и поехал прямиком к телеграфу. В кабинете начальника смены показал свое удостоверение. Седенький старичок в больших роговых очках засуетился, вспотел, зачем-то стал вытирать руки о жилетку, наконец, пришел в себя.
– Покажите мне телеграфистку, отправившую вчера вечером послание гражданина Краснова, – сухо потребовал я.
– Хорошо, хорошо, – выдохнул старик, хлопая глазами – Это можно. Идемте.
Он подвел меня к молоденькой девушке, о чем-то спорившей с клиентом. Толстый гражданин в очках и бабочке в горошек был нахрапистым, и уступать телеграфистке не собирался.
– Я буду жаловаться! – грозил он, пытаясь выглядеть солидно. – Вы у меня по струнке будете ходить! Распустились здесь! Никакого порядка? Подать сюда начальника смены! Немедленно!
– Гражданин, успокойтесь! – проговорил старичок, принимая осанистый вид. – Я начальник смены.
– А, вот вы где!.. Это форменное безобразие! Я прошу вашу подчиненную подсказать мне порядок оформления срочной телеграммы, а она мне грубить, недотепой обзывать. Я этого не потерплю, я в Комиссариат пожалуюсь!..