Брать живьем! 1919-й
Шрифт:
«Шкет в надежном месте, гражданин Светловский. Неплохой, шустрый пацан, но если ты не будешь сговорчивым, он умрет! Мое предложение: ты освобождаешь сегодня вечером без всяких условий Плешивого, я отпускаю мальца. Если же откажешься, труп Шкета завтра утром обнаружится на берегу реки! Плешивого не прессовать, никаких допросов, иначе Шкет будет покалечен!»
– Что скажешь? – проговорил Светловский.
– Но Плешивый же в лихорадке!
– Вчера вечером ему стало лучше, и Белый в курсе.
Я в расстройстве поcмотрел на начальника.
– И как же это Шкет
– Сдается мне, что нас кто-то приметил в «Живом уголке».
Мы помолчали. Светловский курил, по привычке перемещая папиросу из одного угла рта в другой. Я хмуро прикусывал нижнюю губу.
– Как думаете поступить, Григорий Иваныч?
– Белый давит на больное место. Шкета жалко, по сути, ведь мальчик, вся жизнь впереди. Его еще можно исправить, направить по настоящему пути… Если до вечера ничего не придумаю, придется пойти на эти условия.
– А как к этому отнесется товарищ Маркин?
– Илья Григорьевич, думается, не будет против обмена… Земля круглая, с Плешивым мы еще встретимся… Придет время, разберемся со всей этой гребаной бандой!..
– А, вдруг, Белый уже пустил Шкета в расход?
– Не хочу даже думать об этом… Так, ты сейчас едешь со Скворцовым на станцию. Он еще с вечера приготовил все бумаги для сделки с толстым аферистом. Веди себя непринужденно, не дай ему раскусить тебя. Когда же он поставит свою роспись, Скворцов с группой захвата возьмет его за жабры.
Я одернул костюм перед зеркалом, поправил браунинг под рукавом и двух словах рассказал о вечернем происшествии, опустив факт неприглядного участия в нем Тальского и утраты им оружия.
– Молодец! – похвалил он меня. – Распоясалось, хулиганье!.. Ну, ступай, удачи!
Но госпожа Фортуна на сей раз от нас отвернулась. На встречу со мной в привокзальный ресторан никто не явился. Заподозрил ли что толстый аферист, прознал ли о чем, неизвестно. Оставаться на станции для меня не имело никакого смысла, и я побрел на стоянку извозчиков, чтобы вернуться в город. Скворцов решил задержаться в железнодорожной конторе.
Пока я ехал назад, то все думал о Шкете, о приключившейся с ним беде. Ничего святого для бандитов! Похитили и держат в заточении мальчишку, грозят умертвить его!.. Куда они его дели? Где искать несчастного пацана?.. Постой-ка, а не поможет ли нам заметка о похищении купца Милованова в 16-м году? Не «монастырские» ли похитили денежного мешка? Где они его держали в ожидании выкупа?
Я вынул из кармана клочок бумаги и вслух прочитал:
– Коллежский секретарь Кузовлев. Хм-м… Остался ли в городе сыщик старого режима? Жив ли, здоров?.. Может, как-нибудь сумел проведать о месте заточения купца?
Я заскочил домой, переоделся и вернулся в кабинет Угро. Светловский сидел на своем месте и перебирал какие-то бумаги. Услышав о не состоявшейся встрече на станции, он хмыкнул и философски заметил:
– Что ж, не всегда все складывается так, как нам хочется.
– Это точно… Григорий Иваныч, до революции здесь сыщиком служил некто Кузовлев. Как вы думаете, живет ли он еще в городе?
– Зачем он тебе?
Я поделился с ним своими соображениями.
– Вряд
Я взял в руку несколько машинописных листов. В списке перечислялись генералы, полковники, майоры, штабс-капитаны, поручики, прапорщики, коллежские регистраторы, губернские и коллежские секретари. Они занимали должности начальника канцелярии Комиссариата, делопроизводителей, переписчиков, помощника военкома, начальника мобилизационного отделения, завотдела всеобуча, военных инструкторов. Кузовлева я нашел в конце списка, он служил делопроизводителем подотдела помощи военно-увечным, но информация в графе «Ныне занимаемая должность» была зачеркнута. Значит, коллежский секретарь по каким-то причинам оставил упомянутое место работы. Как это понимать? Уж не покинул ли сей суетный мир старый сыскарь?.. Крайне нежелательно!
– Григорий Иваныч, я попытаю счастья? – спросил я, вернув листки начальнику. – Отмечено, что проживает он в начале Вокзальной улицы в собственном доме.
– Валяй!.. Слышал, Кузовлев был хорошим, опытным сыщиком… Да, в том районе живет плотник Кривеньков, его каждый там знает. Пусть придет с инструментом в Угро, стулья и стол совсем расшатались.
Не прошло и получаса, как я, уведомив плотника, стоял перед утопавшим в зелени вишен деревянным одноэтажным флигелем. Мой приход пришелся не по вкусу крупной собаке на цепи, навострившей уши и издавшей грозное рычание. Когда рычание переросло в отрывистый лай, на пороге показалась невысокая плотная фигура мужчины в голубой рубашке и узких серых брюках со штрипками.
– Место, Буран, довольно злиться!.. Проходите, не бойтесь!
Заметив, что пес перестал проявлять признаки недовольства и послушно улегся у крыльца, я прошел по усыпанной песком дорожке к жилищу.
– Харитон Петрович?
– Он самый. C кем имею честь?
– Данила Нечаев, из Угро, – Я протянул ему удостоверение.
Кузовлев, которому было никак не меньше пятидесяти, внимательно ознакомился с ним.
– Что ж, пройдемте в дом.
Внутри флигель состоял из сеней, прихожей и небольшого зальчика. Меня провели в него и усадили за круглый стол, застеленный скатертью с белоснежной бахромой. Внутреннее убранство особым богатством не отличалось – на полу лежал небольшой персидский ковер, стены были увешаны картинами и фотографиями в рамках, окна закрывали бархатные занавески. Пахло недорогим мужским одеколоном и табаком.
– Чаю?
– Можно, если это вас не затруднит.
– Нисколько!
На столе через несколько минут появился поднос с двумя фарфоровыми чашками, серебряными ложечками и медной сахарницей.
– Вы петродарец? – cпросил у меня Кузовлев, оглядывая мою гимнастерку и галифе.
Я вкратце поведал ему свою историю, естественно, умолчав о том, что несколько дней назад жил в совсем ином времени. Скажи я об этом, потомственный дворянин наверняка бы взглянул на меня другими глазами…