Братья Волф. Трилогия
Шрифт:
На этом душа замолкла.
Голос резко оборвался.
Что она хотела сказать, было сказано, и мы опять стояли у стены, руки в карманы, рты наполнялись молчанием.
Прошла минута.
Потекла и миновала следующая, и еще одна. Время шелестело по моим мыслям, как подошвы уходящей Октавии.
Наконец я оторвался от стены.
А прошло уже минут пятнадцать.
Я еще разок посмотрел на дом, понимая, что, наверное, вижу его в последний раз, и зашагал к станции Редферн, под электрическими проводами, сквозь уличный холод. Мерцали в домах свинцовые
Бежал.
Холодный воздух заплескивался мне в легкие, а я все повторял про себя имя Октавия. Я бежал, пока руки у меня не заныли так же, как ноги, а в голове не застучала, разогнавшись, кровь.
— Октавия, — сказал я.
Сам себе.
И бежал дальше.
Мимо университета.
Мимо заброшенных магазинов.
Мимо компании ребят такого вида, что того и гляди грабанут.
— Нажми, — подгонял я себя, когда мне казалось, что сбавляю ход, и всматривался в даль, надеясь разглядеть ноги и походку Октавии.
На станции огромная толпа текла через турникеты, и мне удалось протиснуться между парнем с чемоданом и женщиной с букетом. Я перебежал на линию Иллаварра, слетел вниз по эскалатору, мимо костюмов, портфелей и самых разных зачерствевших к вечеру духов, одеколонов и укладочных лаков.
Доскакал до его подножья.
Чуть не споткнулся.
«Ужас, какая толпа!» — думал я, но мало-помалу протискивался по платформе. Пришел поезд, все кинулись в него: и лезли, и качали головами, натыкаясь на меня. Там довольно гнусный стоял запах, как от чьей-то потной подмышки. Он лизал мое лицо, но я упрямо протискивался, озираясь, сквозь толпу.
— С дороги, — зарычал кто-то, и мне не оставалось иного, кроме как.
Влезть в поезд.
Я влез в вагон, набитый людьми, и оказался рядом с усатым чуваком, который, похоже, и источал «аромат» прогорклого подмышечного пота. Мы вцепились в сальный металлический поручень, но вот поезд двинулся, и я двинулся тоже.
— Простите, — сказал я, — виноват. — И стал протискиваться в нижний ярус. Решил, что сначала пройду нижним ярусом по всем вагонам, потом в обратном направлении — верхним. То был единственный поезд на Хёрствилл. Она должна была ехать в нем.
В моем вагоне Октавии не оказалось. В следующем тоже.
Я распахивал дверь в тамбур, и вокруг меня визжал холодный тоннельный воздух, пока за спиной не хлопала следующая дверь, в другой вагон. Один раз я чуть не зашиб дверью свою душу, которая слишком уж наступала мне на пятки.
— Вон, смотри!
Это ее, души, голос выхватил для меня Октавию из толпы пассажиров, набившихся в пригородный поезд.
И я увидел ее в тот самый момент, когда поезд, задребезжав, вырвался из тоннеля в чуть разбавленные угольные чернила ночи. Она стояла там же, где, несколькими вагонами раньше, я, но смотрела в другую сторону. С нижнего яруса я видел только ее ноги.
Шаг.
Другой.
Я протиснулся поближе, добрался до лесенки и полез наверх.
И скоро уже увидел Октавию в полный рост.
Она смотрела в мутное вагонное окно. Хотелось бы мне в ту минуту знать, о чем она думает.
Я уже подобрался близко.
Мне были видны ее шея и как дышат ее ребра. Рука, крепче сжавшая поручень в момент, когда вагон сбился с ритма, а свет потускнел и моргнул.
«Октавия», — позвал я мысленно.
Душа подпихнула меня вперед.
— Давай, — поторопила она, но не приказывая, не требуя, не задирая меня. Она просто подсказывала, как надо, что мне нужно сделать.
— Ладно, — шепотом ответил я.
Я придвинулся и оказался позади нее.
Фланелевая рубашка.
Белизна шеи.
Измятые потоки волос, падающие на спину.
Плечо…
Я поднял руку и коснулся его.
Она обернулась.
Она обернулась, и я пролил в нее взгляд, и во мне засквозило какое-то странное, новое чувство. Боже, как она была хороша. Я услышал собственный голос:
— Я приду под твое окно, Октавия, — я даже улыбнулся. — Приду, завтра.
Тут она вздохнула, на миг прикрыла глаза и улыбнулась в ответ. Улыбнувшись, сказала:
— Хорошо, — тихим голосом.
Я придвинулся еще, схватил ее за рубашку на животе и держал — с облегчением.
На следующей станции я сказал, что мне пора выходить.
— Увидимся завтра? — спросила она.
Я кивнул.
Двери распахнулись, я вышел на перрон. Я понятия не имел, где оказался, но лишь поезд тронулся и пополз, я двинулся рядом, все еще впиваясь в Октавию взглядом, сквозь стекло.
Поезд скрылся, я стоял на перроне, наконец сознавая, какой на улице холод.
Тут я вдруг заметил.
Душа.
Ее не было рядом.
Я стал озираться, но скоро понял.
Она не вышла из вагона со мной. Она осталась в поезде — с Октавией.
Я поднимаюсь, и в походке пса появляется какое-то нетерпение. Ему до смерти хочется, чтобы я шел за ним.
Меня вдруг прошибает.
Горячая тяжесть пронизывает меня.
Я бегу за псом, гонюсь за ним через дороги, сквозь воющий ветер. Пес поначалу то и дело оглядывается, но скоро понимает, что я не отстану.
Он ведет меня.
Тащит.
И вот мы бежим к железнодорожной линии, едва не обдирая дорогу, и я вижу. Я замечаю его вдали, когда мы выскакиваем на рельсы. Поезд, мерцающий огнями; и я прибавляю ходу, догоняя.
Бегу.
Торгуясь с усталостью, — обещая ей себя позже, только бы дала не сдохнуть сейчас.
Бежать.
Бежать, и…