Братья Ждер
Шрифт:
— Мужчинам, конечно, нечего страшиться бабьих пересудов, — весело повторил Кристя с полным ртом.
— Ладно, ладно! А я все же советую Ионуцу остерегаться. А ты, казначей, коли уж тебе так не хочется сделать привал в Бае, дозволь мне выпить глоточек воды, капельку, не больше той, что выпивает щурка, эта золотистая птичка, реющая в вышине.
Действительно, в вышине чирикала щурка, — не то к дождю, не то к росе. Значит, солнце уже начинало клониться к западу. Повернувшись к хозяину постоялого двора, сановник князя Штефана повелел принести воды и запрячь коней. На его громкий зов показались и служилые люди, охранявшие ям и сменных коней, потребных для быстрой передачи господаревых приказов в Нижнюю Молдову.
Боярыня Кандакия отпила из кувшина капельку свежей воды, не больше того, что требовалось, чтобы сохранить свежесть лица и яркий блеск глаз… Потом улыбнулась воинам и толстому корчмарю, оставив в их памяти свой нежный образ. Боярский выезд тронулся в путь. Рядом с колымагой скакал Ионуц, следом спешил служитель с раскосыми глазами.
Весенний день с его водами, далями и небесной лазурью наполнял все существо Ионуца буйной радостью. Дорожные картины, случайно сказанное слово запечатлевались в нем, отзываясь в его сердце, словно в звонком хрустальном сосуде. Боярыня Кандакия смутно догадывалась о его чувствах и изредка бездумно улыбалась ему. Эта таинственная улыбка, в которой Ионуцу чудилось предвестие грядущих радостей, пронизывала все его существо заодно с трепетным сиянием солнечного света и страстным томлением торжествующей юности. Эта странная улыбка вызывала в его мечтах смутный образ неведомой девушки, к которой он стремился всем сердцем. Позади, казалось ему, оставалась только пустота.
С вершины холма дорога сворачивала в долину Шомуза. Тут еще виднелись следы воинского стана той рати, что разгромила зимней ночью в Бае войско короля Матяша. Слева от дороги на овражистом склоне стояло село. Люди, вышедшие из садов, следили с некоторым удивлением за пышным поездом, катившим под звон колокольцев. Казначей хмуро глядел вдаль. Младший Ждер радостно озирал этот новый для него мир. В низине царила тишина. Ионуцу казалось, что он где-то уже видел эти картины. На самом же деле он видел их впервые и полон был радостного изумления перед красотою угасающего дня.
На лесной опушке били родники: здесь издревле было место для привала. Отсюда на запад тянулся знаменитый пруд Монаха, на берегу которого стояла мельница о трех поставах, построенная еще князем Романом. Водная гладь уходила в закатную даль, к стене высоких камышей. Парусная лодка тихо скользила к берегу. Над прудом стремительно проносились водяные птицы. Был праздник, и мельничные колеса стояли недвижно. В стороне раскинули табор цыгане.
Пока слуги поили коней, к боярыне Кандакии пробралась, отогнав прутом более молодых цыганок, уродливая, беззубая, но мудрая ворожея. Прочие гадалки следили за ней издали, еле осмеливаясь поднять головы из овражка, где они укрылись. Право изрекать истину у источника оставалось лишь за этой беззубой пифией.
— Целуем руку великому боярину! — поклонилась она надменному сановнику. — Старая расскажет вам всю правду, всю подноготную. Я жена булибаши [35] , и другим цыганкам неповадно лезть вперед меня. Да и где им знать все то, что знаю я! За три гроша могу сказать вашим светлостям, откуда едете, куда следуете, что делали до сих пор и какое счастье ждет вас впереди, — Батюшка боярин, — продолжала она, поднимая к Кристе черный высохший палец, — не отврати лица своего. Вижу: сан на тебе высокий, государю ты дорог, как ценное сокровище.
35
Булибаша — вожак цыганского табора.
— Лучше мне погадай, старая! — нежным голоском позвала ее боярыня Кандакия.
— Ах, душенька моя, краса писаная, — кинулась к ней старуха. — На солнце глядеть можно, на тебя — нет. Сколько мужчин на свете, все дивятся красоте твоей. Но я могу приворожить желанного.
— Не надо привораживать, старая, — вздохнула боярыня Кандакия. — Он при мне.
— Дай я еще скажу, касатка. Я ведь могу заговорить мужу слух и разумение. Не услышит, не поймет. А ты дожидаешься вести, красавица.
— Дожидается новых нарядов из Львова, — развеселился Кристя Черный.
Боярыня Кандакия надула губки. Младший Ждер покопался в кимире, достал три гроша и, со смехом положив их в раковину [36] старухи, стал ждать решения своей участи.
— Добрый молодец, сын великого боярина, — таинственным шепотом говорила, повернувшись к нему, цыганка. — Погляди еще разочек на меня — верни мне мою молодость. А дожидается тебя молодая княгинюшка. И невысока ростом, а нелегко тебе будет с ней сладит. Смотришь ты на нас, а видишь ее. Отбило тебя от еды, от питья, ничего тебе не нужно. Любовь тебе нужна!
36
При гадании цыганки иногда пользуются раковиной.
Казначей изумленно вскинул глаза на младшего брата. У того сперва кровь прилила к лицу, затем он побледнел и стыдливо потупился под недоверчивым взглядом Кандакии. Но страх его тут же рассеялся; снова прихлынула радость, будто поток, увлекавший его навстречу неминуемой судьбе. Сперва его изумило то, что цыганка угадала тайну, которую он так бережно скрывал; потом он решил, что образ той, которую предрекла ему старуха, запечатлен в его глазах. Может, потому так пристально и странно поглядывала на него боярыня Кандакия. Ему захотелось хотя бы на мгновенье посмотреть на себя со стороны, чтобы увидеть в собственных глазах лицо девушки, о которой поведал ему княжич Алексэндрел. Нескоро очнулся он от этих своих грез. Вокруг были новые картины: сады, луга и пруды. Уже успели проехать Нимирчень, и до Сучавы было теперь уже недалеко.
Селений становилось все больше; на склонах холмов паслись стада.
— Молдова скотом весьма обильна, — пояснял его милость казначей Кристя, хотя ни госпожа Кандакия, ни Ионуц не слушали его. — Прежде всего скотом, а потом уж садами, и прудами, и пасеками. Хлеба в ней тоже богатые. А овцам поистине несть числа — причем овцы эти двух пород. И есть еще и третья — в безлюдной степи за Сороками; у них, говорят, на одно ребро больше, чем у других, и пасутся они, пятясь назад, так как верхняя губа у них длиннее нижней. Немецкие купцы платят также хорошие деньги за рысьи и куньи шкуры.
— Ведомо ли тебе, боярыня Кандакия, что сюда, на этот пруд, приходит кравчий из Сучавы и берет рыбу к господареву столу? Водится тут сазан, какого нет более нигде. И ведет он свой род от сазана и сазанихи, коих привез сюда, когда запрудили реку, сам Петру-водэ Мушат. Прежде чем опустить их в воду, велел он продеть им в жабры серебряные кольца, а игумен Слатинской обители благословил их. Иногда рыбаки видят эту царскую чету в воде, но не осмеливаются бить их острогой; чему ты улыбаешься, Ионуц?