Брайтон-Бич опера
Шрифт:
— Пушку-то мою вернёте?
— Конечно, верну, — не без некоторого сожаления говорю я. — Что же мне, домой её теперь нести?
Оглядевшись несколько раз по сторонам и убедившись, что нас никто не видит, я отдаю Игорю пистолет, а потом, окончательно отбросив все сомнения, говорю:
— Слушай, я давно у тебя спросить хотел. Помнишь, ты нам тогда про поле инфернальное рассказывал?
— Помню, конечно, — говорит Игорь. — И что?
— Я всё думал на эту тему, — говорю я. — Ведь у тебя как получается? Если ты прав и мы постоянно нашими мерзостями это поле только усиливаем, а потом оно, насосавшись этой энергии,
— Да? — говорит Игорь. — Какой?
— Ну, с собой покончить, — говорю я. — В православии это страшным грехом считается, но ведь если ты прав, то как ещё человеку перестать это поле собой кормить?
— Никак, — говорит Игорь. — Другим он ещё может помешать, а себе, кроме этого способа, никак.
— В каком смысле — другим? — говорю я.
— В прямом, — говорит Игорь. — Если живет гнида какая-нибудь и ежесекундно общую сумму инфернальной энергии в мире увеличивает, то, может, лучше сделать так, чтоб этого человека и не было больше?
Дом Зарецких на Статен-Айленде — это самый настоящий каменный дворец, трёхэтажная крепость с какими-то башенками, арками, окошечками, чуть ли не бойницами. Перед сном Антон всегда сам обходит комнаты, проверяет, всё ли в порядке, все ли двери-окна закрыты, всё ли убрано. Родные считают, что у Антона мания чистоты, потому что он требует, чтобы пол во всем доме мыли каждый день, а на кухне — вообще после каждой еды, но на самом деле ему просто нравится, когда вокруг красиво. А какая красота может быть, если повсюду пыль, грязь, немытая посуда и объедки? В Москве Марина за порядком в их квартире следила, а здесь взбунтовалась в какой-то момент, и Антон выписал домработницу с Филиппин.
Возни с этим, копечно, много было, но зато на круг гораздо дешевле получилось. Русскую они пе хотели брать — и так неприятно, когда всё время посторонний человек в доме, а филиппинка ни слова ведь не понимает и, значит, сплетничать о них не будет.
Удостоверившись в том, что на первом этаже всё в порядке и что уроженка Манилы Розита уже спит, Антон поднимается на второй этаж, тихо стучится в комнату Розалии Францевны и, не дождавшись ответа, стараясь ие шуметь, открывает дверь. Его тёща сидит около окна в большом кресле. На ней, как всегда, длинное платье с какими-то кружевами и оборками, пепельно-седые волосы уложены в замысловатую высокую прическу, делать которую каждую неделю приезжает французский парикмахер из Манхэттена, безупречно наманикюренные руки сложены на коленях. На стоящем рядом с креслом массивном столе, который, как рояль, пришлось через окно сюда поднимать, потому что он ни в одну дверь не проходил, лежит раскрытая книга и пепельница с дымящейся в ней длинной чёрной сигаретой. Но сама Розалия Францевна, похоже, спит. По крайней мере, глаза её закрыты, а дыхание ровное, как у ребёнка.
Антон на цыпочках подходит к столу, гасит сигарету, на секунду задумывается, не взять ли из рук тещи очки в золотой оправе, но потом всё-таки решает не делать этого, чтобы не разбудить. Он медленно идет к двери и уже на пороге тянется к выключателю — счета за электричество у них такие, что другая семья на эту сумму весь месяц питаться могла бы.
— Оставь свет, — раздается в этот момент резкий голос Розалии Францевны.
Антон послушно убирает руку и молча выходит в коридор. Там почти совсем темно, не считая ещё одной полоски света, выбивающегося из-под двери Дашиной комнаты. Сюда Антон входит уже без стука.
— He спишь? — говорит он сидящей перед компьютером дочери.
— Нет ещё, — говорит Даша. — Завтра тест по истории.
— Так тем более не затягивай, — говорит Антон.
— Хорошо, пап, не буду, — говорит Даша, не отрывая взгляда от монитора, а пальцев от клавиатуры, на которой она что-то быстро печатает.
— Спокойной ночи, — говорит Антон.
— Спокойной ночи, — говорит Даша.
На третьем этаже у Зарецких личные кабинеты и спальня — огромная, с зеркалами во всю стену, с гигантской кроватью, над которой висит занимающая полстены картина Целкова с людьми в виде инфернально-придурочных тушек и масок. Оригинал, естественно. Увидев входящего в комнату мужа, Марина откладывает книгу.
— Всё в порядке? — говорит она.
— Да, — говорит Антон и начинает раздеваться, аккуратно складывая одежду. — Вроде бы да.
— Ты с ней разговаривал? — говорит Марина.
— Ну как? Считай, что разговаривал, — говорит Антон, снимая с руки тяжелый «роллекс», который жена с дочкой ему подарили перед самым отъездом в Америку. — Особенно лезть тоже нельзя.
— Вот и тогда ты то же самое говорил, — говорит Марина. — А чем всё кончилось?
— Врачи советуют не лезть, — говорит Антон. — А деликатность проявлять. Осторожность.
— Врачи тебе насоветуют, — говорит Марина. — Ты их больше слушай.
— А кого мне ещё слушать? — говорит Антон. — И вообще, скоро она замуж выйдет…
— Так что, ты считаешь, это все её проблемы решит? — говорит Марина.
— Ну какие у неё проблемы? — говорит Антон. — Вот ты мне скажи: какие у неё могут быть проблемы?
— Давай не будем по сотому кругу всё крутить, — говорит Марина.
— Давай, — говорит Антон. — Давай лучше спать будем. Я только пойду душ приму.
— В третий раз сегодня? — говорит Марина. — Или уже в четвёртый?
— А что, нельзя? — говорит Антон.
— Почему нельзя? — устало говорит Марина. — Можно. всё можно. Я только ие понимаю, что ты таким образом смыть с себя надееться.
В квартире моего троюродного брата Ильи тоже не спят, несмотря на довольно позднее уже время. У них с самого начала такая традиция была, чтобы вечером всем вместе хотя бы полчаса за столом посидеть, чайку попить. Без этого они никогда не ложатся, хотя Илье этот обычай немало крови попортил, особенно когда он на «Эхе столицы» работал. Там ведь рабочий день не нормированный, мало ли какую передачу готовить надо, а тут Нина звонит и говорит, что Дима с Сашкой совсем сонные уже. И он бросал всё и мчался через весь город, чтобы семейную традицию не нарушать.
Вот и сейчас они сидят за столом, который мы с Ильей вместе с помойки притащили через пару дней после их приезда в Нью-Йорк. Стол не новый, конечно, и даже, можно сказать, весьма обшарпанный, но зато большой и не качается. В отличие от стульев, которые Илья уже без меня потом «под гарнитур» подбирал. К чаю Нина даже пирог яблочный испекла. В Москве он её неоднократно выручал, когда надо было семейству настроение поднять, но здесь это почему-то не работает. To ли яблоки не тe, то ли причины, от которых настроение портится. Впрочем, сдаваться Нина никогда не любила.