Брайтон-Бич опера
Шрифт:
— Я взрослый человек, у меня сложившиеся вкусы, — говорю я. — И они не изменятся от того, что я на какие-нибудь песенки подсел. Сегодня одни, завтра — другие. Что в этом страшного? Уже сколько раз так было… Может, подросткам, у которых вкус ещё не сформировался, действительно не стоит Эминемом увлекаться, но мне он никакого вреда причинить не может.
— А это всё равно, как если бы тот же муж своей жене сказал: «Я уже взрослый. Мне можно по публичным домам ходить. Вот подростку, который ещё не любил никого по-настоящему и не знает цену истинной
— Ну, знаешь, — говорю я, — это уже слишком. Как ты можешь разрешать мне что-то или запрещать? Мне что, два года?
— Не кричи на меня, — говорит Татьяна.
— А я и не кричу, — говорю я, как мне кажется, совершенно спокойно.
— Нет, кричишь, — говорит Татьяна. — Кричишь и сам не слышишь.
— Прекрасно я всё слышу, — говорю я. — Но мне надоело, что ты меня постоянно критикуешь и контролируешь. Что бы я ни сделал — всё не так. И музыка не та мне нравится, и книги я не те читаю, и дружу не с тем, с кем надо. Сколько это всё будет продолжаться?
— Как тебе не стыдно? — говорит Татьяна. — Перестань на меня кричать.
— Я не кричу, — говорю я.
— Нет, кричишь. А я тебе ничего не сделала, чтобы ты на меня кричал, — говорит Татьяна. Голос у нее начинает дрожать, а по щекам уже катятся слезы.
…Пассажиры на заднем сиденье сменяют друг друга нескончаемой чередой, но никто и ничто не может помешать думать о своём. О том, о чём всегда думать и приятно, и страшно одновременно. «Как ты могла так поступить? Как ты смогла? Как ты вообще можешь жить без меня? Это ведь не так всё должно было быть. Мы же совсем не так с тобой договаривались. Это с другими такие вещи сплошь и рядом происходят — но не с нами же. Не с нами».
Пожилая женщина — сын её с семьей переехал с Брайтона в Бей-Ридж, а машины у них нет, вернее, есть, но в ремонте, а внуков повидать хочется.
Дама средних лет, но ещё красивая. С покупками. Сумки еле в багажник уместились.
Две ездки в Кеннеди. Одна в Ла Гуардиа. Ещё одна в Ньюарк. Поначалу вроде выгодно кажется. Не пятёрка какая-нибудь, не трюльник, а сразу долларов двадцать— тридцать. Но если на затраты времени пересчитать, то всё наоборот получается. Обратно чаще всего пустой едешь, а в пробку попадёшь — вообще забудь. На мелочовке вдвое больше за тот же срок заработать можно.
Мужики какие-то бухие. Из одного кабака в другой гудеть катят. Правда, эти хоть по пьяни хорошие чаевые дают. Хотя что значит — «хорошие»? Ну больше стало на десятку, и что?
Девушка симпатичная. Молодая. Сильно накрашенная. В короткой юбке. Из Бенсонхерста в Боро-Парк едет. Как прибыли на место, говорит:
— Через часок заберёшь меня отсюда?
— Позвони диспетчеру — заберу.
— Ты что, болеешь? Зачем тебе диспетчер? Я тебе и так заплачу. Пятерку вместо семи долларов, но зато ни с кем делиться не надо будет.
— Нет, не надо. Я в такие игры не играю.
Видно, позвонила диспетчеру всё-таки, потому что действительно через час забрал её. Она у подъезда стоит. Уже без косметики. И сразу видно, что не такая уж и симпатичпая. И не такая уж и молодая, кстати, тоже.
Два пацана обколотых. Вообще ничего не соображают вроде. Тормозят только. Ho как довёз их, они двери нараспашку — и бежать в разные стороны. Поймал одного. Тряханул как следуст. А он говорит:
— Хочешь — убей, а бабок всё равно нет. — ещё разок тряхнул его. — Ну, отсосать могу, а бабок нет. Честное пионерское.
Нормальные люди тоже попадаются, но редко. У нормальных, навернос, у всех свои машины. Им карсервис ни к чему.
Около одиннадцати часов, когда смена почти закончилась и Игорь уже направляется сдавать машину и выручку, включается радио связи с базой:
— Тринадцатый, тринадцатый, ты где?
— Туточки я, — говорит Игорь. — Кингс-Хайвей и Авеню Экс.
— Немедленно возвращайся на базу. Немедленно!
— Я туда и направляюсь.
— Побыстрее давай.
— Чего за спешка-то? Пожар?
— Пожар. Ты Тутанхамона видел сегодня?
— Ну, — говорит Игорь. — Обедали вместе. А что?
— Убили его, вот что, — говорит радио.
— Как убили?
— Ну как, как? Ты что, блин, как убивают, не знаешь? Менты тут понаехали. Хренова туча. Говорят, нашли его в тачке нашей в Краун-Хайтс. В башке дыра с мандарин. В упор палили. Из убойного ствола какого-то. Типа того, который менты сами носят. Выручку забрали.
— А откуда заказ был?
— От верблюда. С улицы звонили. Угол Непчун и Кони-Айленд. Он как раз там крутился. Я ему и отдал.
— По-английски говорили?
— Нет, по-китайски. В общем, приезжай давай. Накатался на сегодня — хватит. И это… ещё знаешь что… подумай, чего говорить будешь.
— Кому говорить?
— Ну кому? Ментам, не мне же. Им тут уже донёс кто-то, что вы с Тутанхамоном, типа, кореша были. Так что давай, пока рулишь там, подумай хорошенько.
— Не о чем мне думать, — со злостью говорит Игорь и отключает радио.
ЧТО НАША ЖИЗНЬ?
«Что наша жизнь? Игра», — как известно, поётся в «Пиковой даме» Чайковского, а вот у Эминема есть песня «I Had», и она в принципе об этом же или почти об этом.
— Миленький, — говорит Татьяна, входя в мою комнату, — ты не мог бы это выключить? Правда — надоело уже.
— Хорошо, — говорю я. — Я пойду тогда с Аликом встречусь. Он в «Эдеме» сидит.
— Давай, — говорит Татьяна и возвращается на кухню, где они с Милой пьют чай и обсуждают превратности семейной жизни. Пока я одеваюсь в коридоре, мне довольно отчётливо слышны их голоса.
— Не знаю я, Тань, — говорит Мила. — всё вроде хорошо с Кеном. Не пьёт он. Внимательный. Спокойный. К Сашке прекрасно относится. И всё равно что-то не то. Даже не знаю, как объяснить.