Брайтон-Бич опера
Шрифт:
— Может, ты просто капризничаешь, — говорит Татьяна. — С жиру, так сказать…
— Может быть, — говорит Мила. — Но бывает же у людей всё хорошо.
— У кого, например? — говорит Татьяна. — Ты хоть кого-нибудь знаешь, у кого всё хорошо?
— У вас, — говорит Мила. — У вас с Лёшей.
— С чего ты взяла, что у нас всё хорошо? — говорит Татьяна.
— Ты же сама всегда говоришь, что он идеальный муж, — говорит Мила.
— Я говорю, и ты говори, — говорит Татьяна. — Кто тебе говорить мешает?
— А если не идеальный, зачем ты
— He made me laugh [11],— почему-то по-английски отвсчает Татьяна.
Я выхожу из квартиры и тихо закрываю за собой дверь.
В «Эдеме», как всегда, толпа народу, всё столики заняты, а в центре зала под попсовую песенку толкаются танцующие. Алика нигде не видно, но зато ко мне скоро подходит Вадим Малинин — хозяин всего этого великолепия.
— Привет, — говорит он. — Поужинать хочешь? Я сейчас скажу, тебе столик организуют.
— Да нет, спасибо, я из дома, — говорю я. — Ты Алика не видел?
— Он внизу, — говорит Вадим. — Там, где казино теперь. Ты только не трепи никому об этом, о’кей?
— О чём? — говорю я. — О том, где Алик от жизни прячется?
— Нет, — говорит Вадим, — о том, что у нас там.
— Не буду, — говорю я. — А как туда пройти?
— Пойдем, — говорит Вадим. — В первый раз я тебя проведу, а потом они тебя запомнят и так пускать будут.
Подвал «Эдема» действительно представляет собой зрелище по-своему выдающееся. Это не какой-то заплеванный игорный дом, а настоящее казино, интерьер которого скопирован с тех фотографий, что нам ещё Розалия Францевна показывала. На Монте-Карло похоже. Или на Баден-Баден. Хотя ни там, ни там я никогда не был.
Алик сидит за столиком в самом тёмном углу в компании каких-то неизвестных мне ребят и мужиков. И, только подойдя к ним вплотную, я узнаю в одном из них Игоря.
— О, — говорит Алик, заметив меня, — какие люди в Голливуде! Присаживайся, послушаешь, как с нашими в полиции обращаются. Тебе как бывшему журналисту, а ныне воспитателю подрастающего поколения это должно быть интересно.
— Что случилось? — говорю я, придвигая к себе стул.
— Да ничего особенного, — говорит грузный мужчина средних лет.
Внимательно приглядевшись к нему, я вижу, что я его знаю: он нас с Татьяной пару раз на Пасху и Рождество, когда службы ночные, в храм возил. И даже имя его я, оказывается, помню — Сеня номер восемь. Так он и представляется всем, чтобы знали, как его потом через диспетчера вызывать.
— Грохнули водилу одного из наших, — говорит Сеня номер восемь. — Полчерепа из пушки снесли. А менты, вместо того чтобы чёрных трясти, к нам завалились, на пол всех мордой лица положили и шмон устроили. Обычный вечер в самом сердце «Одессы на Гудзоне».
— А чего искали? — говорю я.
— Болт их знает. Требовали все маршруты за день и все заказы.
— Отдали? — говорю я.
— Боря, хозяин наш, пошуметь решил сначала. Ордер на обыск показать требовал.
— Ну и получил по рылу, естественно, — говорит Сеня.
— Да, — встревает сидящий рядом с ним мужик, вытирая салфеткой покрытую мелким потом лысину, — прикольно было. Он кричит: I am аn American citizen!»[112] А мент какой-то, типа старший у них там, ему спокойно так говорит, без эмоций: «You are a piece of shit» [13]. И ещё раз дубинкой ткнул его в грудь куда-то, чтоб успокоился.
— Помогло? — говорю я.
— Тебе когда-нибудь между ребер дубинку втыкали? — говорит мужик.
— Нет, — честно признаюсь я. — Ногами били — это было. Вон зубы передние все отбили… — Я поднимаю верхнюю губу, чтобы показать присутствующим, что я не вру. — А дубинкой не приходилось.
— Ну, дубинкой тоже помогает, — говорит мужчина.
— И чем всё кончилось? — говорю я.
— Да ничем, — говорит Сеня номер восемь. — Документы изъяли. Игорьку вон велели завтра в участок с утречка пораньше заглянуть. Остальным тоже порекомендовали пределы Большого Яблока не покидать.
— А Игорь тут при чём? — говорю я.
— Да ни при чём, — говорит Сеня номер восемь. — Это они с чёрными связываться не хотят. Боятся их. А с нашими всё можно.
— Хочешь, я с тобой пойду? — обращаюсь я к Игорю.
— Можно, — говорит он.
— Как у тебя с английскимото? — говорю я.
— Да нормально вроде, — говорит он.
— Ну, я всё равно могу пойти — на всякий случай, — говорю я. — Если не поймешь чего, я переведу.
— Спасибо, — говорит Игорь и поднимается со своего места. — Ладно, мне пора.
— Давай, — говорю я. — Во сколько встречаемся завтра?
— В девять, — говорит Игорь. — Возле участка. Знаете, где он?
Я киваю.
— Ну что, мужики, это всё интересно, конечно, — говорит Алик, когда Игорь уходит, — но не для этого же я сюда припёрся. Пулечку-то распишем или как?
— Или как, — говорю я.
— А здесь что, и в преферанс можно? — говорит Сеня номер восемь, заметно оживляясь, потому что какой кандидат наук в преферанс не играет?
Он нам как-то с Татьяной по дороге свою биографию рассказывал. Про то, как он в Киеве завлабораторией был. Химикаты какие-то выхимичивал. Я вообще сколько ездил здесь на кар-сервисах, кажется, ещё ни одного водителя без кандидатской как минимум не встречал. Даже было время, думал, что от них ученую степень в качестве непременного условия приёма на работу требуют, но Татьяна меня разубедила потом.
— Здесь всё можно, — говорит Алик. — Это вам не Лас-Вегас и не Атлантик-Сити. Десять долларов в час с носа за стол плюс десять процентов от выигрыша — и играйте во что хотите. Ну что, Лёш, будешь?
— Ты же знаешь, что я завязал, — говорю я.
— Ну, как завязал, так и развяжи, — говорит Алик. — Только не надо нам, пожалуйста, ужастики всякие рассказывать про то, что тебе нельзя и что у тебя наследственность нехорошая. Мы это уже сто раз слышали.
— Так в чем дело тогда? — говорю я. — Значит, мне и повторяться не надо. Сам понимать должен.