Бремя колокольчиков
Шрифт:
– Кто в аду не бывал, тому и рая не видеть, - спокойно произнес о. Пиндосий, - но и погляди в окно, разве красота во аде возможна?
– Глупо как-то я говорю... Право слово, отче, я и сам на все эти вопросы и слова тонны всего сказать могу! И про волю Божию, что не нам судить, про времена и сроки, что не нам знать, но... Опять смотришь на такую вот женщину, или на ребёнка несчастного слепо-глухо-немого да ещё в нашем детдоме, или...да просто... как животные жрут друг друга, и думаешь, ну когда ж лев то возляжет с ягнёнком? Да и вообще, ну зачем так то всё? Откуда
столько силы у зла?... и времени... Не знаю, смешно я выгляжу, сам поп, а такое всё говорю...
– Да нет, не смешно... Ты, наверное,
Я промолчал, но ответов конечно же от о. Пиндосия ждал.
– А мне ответить тебе нечего. Как считаешь, если честно, вера это безумие?
– Ну..., - протянул я не зная что сказать, чтоб не попасть под острое слово старца.
– Да не бойся ты! Вся беда в страхе!
– Резко сказал отшельник.
– Всё чаще так думаю, - выпалил я.
– И правильно думаешь! Апостол Павел ведь тоже самое говорил, одним - соблазн, другим - безумие. Только эти оба в тебе сидят, и во мне, и в каждом, потому как ты правильно сказал, все мы одиноки, потому что свободны... И... оба эти наши внутренние эллин с евреем правы: соблазн и безумие. И Докинзы эти со своими обезьянами правы. Только честнее нас говорят тоже: соблазн и безумие. А нам что остаётся?
Как я мог ответить на этот вопрос? Только рот раскрыть, что и сделал.
– Во-во!
– Рот раскрыть, слюнку пустить и дальше безумствовать, потому как в этом безумии нам правда явилась, а кому-то может и Истина, - закончил старец, - но это уж особо буйным.
Врат ада
Запах серы, гарь, гул и всполохи пламени вдали. Старец Пиндосий прикасается виском к краям брёвен возле окна своей кельи, смотрит в сторону зарева. Нас всего человек пятнадцать: несколько священников, мирян мужчин и женщин, пару монахинь и верный келейник.
– ...Оно, отче, по телевидению трансляция была, прежде, чем всё пропало, все кто смотрел - видели, - надтреснутым упавшим голосом продолжал средних лет священник Игорь, служивший где-то под Можайском, - у меня прихожане видели, да и иные из стоящих здесь тоже.
– Видели, старче, да, - заплакала деревенского вида бабка, кажется, из недалёкой отсюда украинской деревни, - русское-то телевидение у нас часто працювало, мы ему больше верили...
– Идёт уже парад Победы, техника, Арматы, ракеты всякие должны были поехать, их показали поначалу немного, - продолжал священник, - и вдруг, камера прям показывает, отец Дмитрий, ну этот, известный из Казанского храма на Красной площади настоятель, прям в епитрахили на подрясник, видно прям со службы, поднимается на мавзолей ещё с какими-то людьми, мужики бандитского вида такого и женщины типичные наши церковные. И как они прошли? Куда охрана вся эта кремлёвская смотрела? Не пойму. Или заговор это был? Не знаю... Но всё это в прямой эфир идёт... Так отец Дмитрий пузом-то своим гаранта нашего отпихивает от микрофона и кричит на всю площадь: «Вы нам молиться мешаете! У нас служба заупокойная об убиенных на войне, а вы здесь, что за свистопляску устроили?» Тут его оттеснять стали, сам гарант вцепился, и охранники подоспели, но и при отце Димитрие же люди были. Вот... и тут то самое и произошло. Батюшка гаранта захватил как-то и об мраморный бордюр мавзолея ударил, в борьбе... и тут... то ли это, чем там лицо у нашего гаранта накачено, вытекло, в общем что-то на мрамор...
– Мне показалось, как льдинка у Кая из глаз...
– Услышал я свой голос; и зачем так сказал?
– Не знаю уж что, - продолжил о. Игорь,- но видно хорошо было, как-то оператор всё это снимал... Царствие ему Небесное... И вот, искра или струя, непонятно, прям по мавзолею, разломило на «Лен» и «ин»,... потом мавзолей провалился со всеми, кто там был, а яма тут же разрастаться начала, огонь оттуда вышел...Всё и кончилось, трансляция вся...
– Нет, это не утечка, и не реакция, - сказал не отходивший от окна о. Пиндосий, - это врата ада раскрылись.
Все знали, что старец пошутить любил, но никто из нас и не подумал, что это могло быть шуткой, или хоть чем-то не точным в самом буквальном смысле.
– Шож зробить? Конец миру?
– спросила украинская селянка.
– Молиться будем, - отвечал старец, - силен Господь и из ада восставить.
Молились часы ли дни, даже не знаю, всё смешалось, и псалтирь читали, Евангелие, и своими словами от сердца, и теми молитвами, кто какие любил, старец как бы всё это возглавлял, но ничему не препятствовал, хоть и нелюбимые им акафисты украинка читала, пусть, лишь бы от сердца... и просто молчали и молились, что, казалось, было самым правильным и точным.
В какой-то миг старец резко распрямился из земного поклона, обернулся
к нам:
Господь, не имеющий для Себя правил изменил суд свой, - сказал он без пафоса, по свойски, но с каким-то, казалось, внутренним трепетом, - время Он обернёт вспять. Как- будто не было ничего, отверстия врат и падения в него многих... Но... врата адовы духовно открыты останутся, и безумие будет идти от мавзолея по всей земле...и Иосифу антихристу недалеко от твоих, отец Игорь, мест священник поклонится, как и в других местах... Многие имущие разум, потеряют его, многие же и соблазнятся безумием, как бы влюбятся в него. И будет это не только в русской земле, но и за океаном. Безумнее же иных как бы Бога не познавших - многие верующие во Христа явятся, вере в свои страхи поклонятся и будут называть это поклонением Богу... А отец Дмитрий, тот, с которого всё пошло, на Красной площади служить не будет, но в другом месте выйдет он, возмущаемый гордыней своей, что служить ему мешают, и будет это безумие горше и гаже первого... Ведь врата ада по прежнему открыты будут, хоть и невидимо... И пока каждый в сердце своём не закроет их, ад безумия не сомкнёт врат своих.
Вечный ад
– Смерть? Все мы предвкушаем смерть, надеясь на лучшее послевкусие, - говорил старец обнимая кожу и кости молодой ещё по видимости женщины, раковой,- А что блудница? Так забудь. Иные блудницы - самые мученицы и есть. Скорее уж я в ад пойду, чем ты.
Сегодня старец Пиндосий выглядел неважно, страннее чем обычно, то ли обессилившим, то ли каким-то отрешённым. Кажется, и выходить то не хотел, но вот вдруг к этой женщине вышел, теперь развернулся и пошёл в келью, несмотря на то, что из ожидавших многие пытались обступить его, что-то спросить на ходу, и были среди них разные совсем люди, священники, монахини, дама в высокой причёске с депутатским значком на обширной груди... Келейник закрыл дверь, никого не пустив вовнутрь. Я остался с ними, второй день старец не отпускал меня.
Что-то мне понадобилось и я ковырялся в своём рюкзаке, когда услышал этот звук. Обернулся. Отец Пиндосий лежал на полу совершенно бледным. С верным келейником Степаном подлетели в момент, уложили на деревянный лежак, на котором я спал. Батюшка не приходил в чувство. Лицо его менялось. Я хотел было пойти к ждущим и спросить нет ли врача, но келейник остановил меня, сказал, что старец намекал ему, что если чего такое будет, не звать никого, кроме тех, кто в келье-избе в этот момент будет.
Сумерки своим потусторонним светом заглянули в окно. Я посмотрел в него, красными полосами небо, секунды, и эта красота становится другой, сумрак выходит тенями... Звук в келье, я обернулся и увидел, что старец сидит. Степан поднёс ему святой воды, тот выпил...