Бремя любви
Шрифт:
– Как твои руки?
– Очень болели, но их смазали какой-то мазью, и теперь лучше.
– Чудная ты, – сказал Болдок, тяжело усаживаясь в кресло. – В один день рассчитываешь, что кошка задушит сестренку, – да-да, меня не обманешь, – а на следующий день лезешь на крышу и спасаешь ребенка с риском для собственной жизни.
– И все-таки я ее спасла, – сказала Лаура. – Она ни чуточки не пострадала – Наклонившись к ребенку, она со страстью сказала:
– Я никогда не позволю, чтобы с ней что-нибудь
Болдок поднял брови.
– Значит, это любовь. Ты любишь ее, так ведь?
– О да! – с тем же пылом ответила она. – Я люблю ее больше всего на свете!
Болдок был поражен. Он подумал – как будто лопнул кокон. Лицо девочки словно светилось. Это чувство делало его прекрасным, вопреки отсутствию бровей и ресниц.
– Понятно, – сказал Болдок. – Понятно… Что же мы теперь будем делать, интересно?
Лаура посмотрела на него озадаченно, даже с некоторым опасением.
– Разве это не правильно? Чтобы я ее любила?
Болдок смотрел на нее, и лицо его было задумчиво.
– Для тебя – да, юная Лаура. Для тебя правильно…
Он потер подбородок и впал в прострацию.
Будучи историком, он в основном занимался прошлым, но бывали моменты, когда его безумно раздражало то, что он не может предвидеть будущее. Сейчас был как раз такой момент.
Он смотрел на Лауру и воркующую Ширли и сердито хмурился. «Где они будут, – думал он, – через десять лет, двадцать, двадцать пять? И где буду я?»
На последний вопрос ответ нашелся сразу: «В земле.
Под дерном».
Он знал это, но верил лишь отчасти, как и все энергичные, полные радости жизни люди.
Будущее темно и загадочно! Что будет через двадцать с лишним лет? Может быть, еще одна война? (Скорее всего!) Новые болезни? Может, люди нацепят на себя металлические крылья и будут летать по улицам, как ангелы, – этакое кощунство! Полетят на Марс? Питаться будут не бифштексами с сочным зеленым горошком, а таблетками из пузырьков?
– О чем вы думаете? – спросила Лаура.
– О будущем.
– Что будет завтра?
– Гораздо дальше. Полагаю, ты умеешь читать, Лаура?
– Конечно, – , оскорбилась Лаура. – Я прочла почти Всего Доктора Дулитла, и книжки про Винни-Пуха, и…
– Объясни мне одну отвратительную деталь. Как ты читаешь книгу? Начинаешь с начала и потом подряд до конца?
– Да. А вы разве не так?
– Нет, – сказал Болдок. – Я просматриваю начало, чтобы понять, про что речь, потом смотрю в конец, чтобы узнать, к чему этот тип приходит и что пытается доказать. А потом, только потом возвращаюсь к началу и смотрю, как же он туда попадет и что его заставит на этом остановиться. Так гораздо интереснее.
Лаура заинтересовалась, но не одобрила.
– Не думаю, что автор хотел бы, чтобы его книги читали таким образом.
– Конечно нет.
– Я думаю, надо читать так, как хотел бы автор.
– А, но ты не учитываешь интересы другой стороны, как сказали бы адвокаты. Существует также читатель, и у читателя есть свои права. Автор пишет книгу так, как пожелает. Распоряжается полностью. Расставляет запятые, издевается над здравым смыслом – все, что хочет. Но читатель читает книгу так, как хочет сам, и автор ничего не может с ним поделать.
– У вас это выглядит как сражение, – сказала Лаура.
– Я люблю сражения, – сказал Болдок. – Правда состоит в том, что всех нас обуял рабский страх перед Временем. Хронологическая последовательность не имеет значения! Если у тебя есть Вечность, ты можешь перескакивать во Времени как угодно. Но никто не считается с Вечностью.
Лаура отвлеклась. Она не считалась с Вечностью. Она считалась с Ширли.
И, наблюдая за ее преданным, любящим взглядом, Болдок снова ощутил в себе неясное тревожное предчувствие.
Часть вторая
Ширли – 1946
Глава 1
Ширли быстрым шагом шла по дорожке, держа под мышкой ракетку и туфли. Она слегка запыхалась, но губы ее чему-то улыбались.
Надо спешить, она опаздывает к ужину. Вообще-то последний сет можно было и не играть. Все равно ничего хорошего не вышло. Пэм такой чайник. Пэм и Гордон совсем не могли соперничать с Ширли и – как его?.. – Генри. Генри – а дальше как?..
Размышляя о Генри, Ширли замедлила шаги.
В ее жизни Генри был чем-то новеньким. Совсем не похож на местных молодых людей. Она мысленно их перебрала. Робин, сын викария. Милый, очень преданный, как-то старомодно, по-рыцарски. Собирается учиться дальше в Институте востоковедения и вообще несколько высоколобый. Затем Питер – ужас какой молодой и неоперившийся. Ну и Эдвард Вестбери – заметно старше других, работает в банке и чересчур увлечен политикой. Все трое здешние, из Белбери. А Генри прибыл издалека, представился как чей-то племянник, и с ним пришло чувство свободы и раскованности.
Особенно нравилось Ширли последнее слово – оно означало качество, которое ее восхищало.
В Белбери раскованности нет, все тесно связаны между собой.
А еще в Белбери слишком много семейной солидарности. У всех в Белбери есть корни. Все здесь – чьи-нибудь.
Последние слова несколько смущали Ширли, но она подумала, что они хорошо выражают ее мысль.
А Генри определенно не принадлежит никому. Самое большее, чем он может быть, – это чьим-то племянником, да и то его тетка, может быть, не родная, а так, свойственница.