Бремя секретов
Шрифт:
— Да. Она была моей единственной подругой, в юности я любил только ее. Мы дали друг другу обещание пожениться. Но она вышла замуж за другого.
— Значит, она тебя обманула?
— Нет, — отвечаю я без малейшего колебания. — С ней случилась какая-то серьезная неприятность, из-за которой ей нельзя было со мной встречаться.
— Наверное, запретили родители.
— Нет. Они хорошо ко мне относились, особенно ее отец.
— Странно.
— Но, даже несмотря на это, я надеялся, что мы будем вместе.
Мама поднимает глаза
— Вот почему, оказывается, ты женился так поздно… Тебе было тридцать пять лет, когда ты взял в жены Шизуко.
Я молчу. Может быть, мама права. Или я просто долго не мог найти идеальный образ, о котором мечтал. Мама тоже замолчала. Я смотрю в окно: в саду Шизуко, она собирает в корзину горох. Мама дразнит меня:
— Твоя юная подружка была так же красива, как Шизуко?
— Разумеется, она казалась мне красивой. Она была такой же очаровательной, как ты, мама.
— Как я? Не нужно так шутить. Я же твоя мать!
Мама делает вид, что сердится. По правде говоря, вместо «очаровательная» я хотел сказать «чувственная». В молодости мама привлекала внимание мужчин своей женственностью: у нее были длинные волосы, высокая грудь, тонкая талия. Кроме того, на ее лице, не принадлежавшем ни к какой национальности, всегда было задумчивое выражение. Она не походила ни на одну из женщин, которых я знал.
— А как ее звали? — поинтересовалась мама.
— Кого? — растерянно спрашиваю я.
— Твою подружку, конечно!
— Юкико. Ее звали Юкико, — отвечаю я, поколебавшись с минуту.
— Юкико? — повторяет мама.
— Ее фамилия — Хорибе. Помнишь их семью?
Мама смотрит на меня широко раскрытыми глазами.
— Ты имеешь в виду наших соседей в… — говорит она, так и не закончив начатой фразы.
— Да, в квартале Урагами, в Нагасаки, — подхватываю я. — Отец Юкико погиб при взрыве атомной бомбы. Потом Юкико с матерью вернулись в Токио, так ведь?
Мама не отвечает. Я продолжаю, улыбаясь:
— Ты, наверное, удивлена, мама. Да, я был влюблен в дочку наших соседей.
Мама по-прежнему молчит, уставившись в одну точку. Потом она спрашивает:
— Где сейчас Юкико?
— Не знаю. Ее бабушка с дедушкой говорили, что она вышла замуж и уехала из Японии.
— Бабушка с дедушкой? То есть родители ее матери?
— Нет. Родители отца, господина Хорибе.
— Как ты с ними познакомился?
— Незадолго до моего отъезда в Токио папа дал мне их адрес и сказал, чтобы я зашел их проведать. Разве ты забыла, в университете папа с господином Хорибе были приятелями? Родители господина Хорибе хорошо помнили папу и с радостью приняли меня. Разумеется, я не сказал им, что встречался с Юкико.
Мама не проронила ни слова. Я продолжил:
— От них я узнал, что мать Юкико скончалась от лейкемии: во время атомного взрыва она подверглась сильной радиации.
— Госпожа Хорибе умерла… — произнесла мама слабым голосом.
— Да, — отвечаю я. — Если бы я приехал
— После этого ты еще виделся с ее бабушкой и дедушкой? — спрашивает мама.
— Да, но всего лишь два раза.
И я продолжаю рассказывать о родителях ее отца. Они говорили, что Юкико ни разу не приезжала в Японию навестить их и даже не писала писем.
— Мне это и вправду показалось странным… — добавляю я.
Но мама не слушает. Прикрыв глаза, она задремала.
Выхожу из спальни, захватив с собой поднос, чтобы разогреть еду.
Иду к себе в комнату, где я обычно читаю. Все стены в книжных полках. Среди научных книг выделяются три: «Манифест коммунистической партии», «Капитал» и «Гражданская война во Франции». Достаю эту последнюю и открываю наугад. Между страницами — две фотографии Юкико, пожелтевшие от времени. И еще клочок бумаги, на котором написан ее заграничный адрес. Бумага тоже пожелтела, а в местах сгиба и вовсе почти порвалась. Я сажусь за стол и раскладываю фотографии перед собой.
На одной из них Юкико снята стоя, на ней матросский костюм. Волосы заплетены в косички. Мягкая улыбка на губах. Но взгляд говорит о твердом характере. На обороте подпись: «Юкико 13 лет».
На другой фотографии она сидит на скамейке, лицом к объективу. Рядом стоит мальчик, ее ровесник, со слегка опущенной головой. «Юкико три года», — читаю на обратной стороне.
Когда Юкико показала мне эту фотографию, она сказала в шутку: «Мальчик — мой друг». От тех слов у меня сжалось сердце. Первая любовь, первый поцелуй. До сих пор помню прикосновение ее губ. Ощущение, будто внутри все горит. Я хотел остаться с ней до конца жизни. Неужели все дело в том, что мне было только шестнадцать лет? Не знаю. Но воспоминание о Юкико живо до сих пор.
Никогда не мог предположить, что теперь, пятьдесят лет спустя, стану рассказывать маме о своей первой любви. Я беру обе фотографии и иду к ней в комнату. Мама уже проснулась.
— Вот это я никогда никому не показывал, — говорю я.
Повернувшись ко мне, мама спрашивает:
— Что это?
— Старые фотографии. На них — тот, кто тебе хорошо знаком.
— Что еще ты отыскал? Фотографии папы?
— Нет. Посмотри.
Сначала я протягиваю ей ту, где Юкико стоит одна. Мама берет ее. И, взглянув, через несколько секунд говорит:
— Что это за девочка? Шизуко или Нацуко?
— Нет, это та, в которую я был когда-то влюблен.
— Юкико?
— Да.
Мама снова смотрит на фотографию и говорит:
— Лицо мне не знакомо. Она прожила в нашем квартале всего два года.
Показываю ей вторую фотографию, где Юкико три года и она вместе с мальчиком ее возраста. Мама долго разглядывает снимок.
— Вот еще одна фотография Юкико, — объясняю я. — Этого мальчика она в детстве очень любила. Они оба такие забавные.