Бремя секретов
Шрифт:
Мама не отвечает. Взгляд ее словно прикован к фотографии. Через мгновение она спрашивает:
— Кто дал тебе эти фотографии?
— Юкико. Она говорила тогда, что у ее отца был очень современный фотоаппарат.
Мама по-прежнему не отрывает взгляда от фотографий, но больше ни о чем не спрашивает. Я встаю, чтобы выключить кондиционер. Открываю окна и стеклянную дверь, которая выходит в сад. Комната наполняется свежим воздухом. Жара спала. Сейчас лучшее время для работы в саду.
Выхожу в сад и потягиваюсь. Подсолнухи
— Очень вкусно, правда?
Из комнаты доносится голос Шизуко: она разговаривает с мамой. Кажется, мама ест тыквенный суп. Шизуко рассказывает ей о внуках, которые собираются приехать к нам на праздник Бон. Мама еле слышно отвечает ей. Она давно так много не разговаривала. Похоже, она неплохо себя чувствует и действительно сможет сходить вместе с внуками на могилу к отцу.
Ветер стих, и теперь я слышу весь их разговор.
Шизуко говорит удивленно:
— Ну и ну! Я не знала, то у вас есть детская фотография Юкио.
Должно быть, она имеет в виду ту, где Юкико сфотографирована вместе с мальчиком. Мама молчит. Видимо, она, как обычно, задремала, слушая Шизуко.
— Наверное, он был чудесным ребенком, — продолжает Шизуко. — На этой фотографии он похож на Фуюки, когда тому было три или четыре года. Обязательно покажу Фуюки, когда он приедет к нам на Бон. Для него это будет сюрприз.
Я так и замер, склонившись над грядкой. Поворачиваюсь в сторону окон. Шизуко сидит на стуле спиной к саду.
— Детей связывает с родителями единая кровь, — говорит она маме. — Но если посмотришь на их лица, никакого другого доказательства не нужно… А кто эта девочка в матросском костюме?
На мгновенье повисла тишина.
— Юкико в тринадцать лет? — читает Шизуко надпись на обороте. — Эту девочку зовут Юкико? У них с Юкио почти одинаковые имена. Она немного похожа на Нацуко или, скорее, на Цубаки. Они с Юкио родственники? Нет, вряд ли. У вас ведь никого нет…
Все мое тело словно онемело. Каждое слово, произнесенное Шизуко, впивается в меня иглой. Значит, мальчик рядом с Юкико — это я? Поднимаюсь и распрямляю спину. Голова идет кругом. Я больше ничего не слышу.
Незаметно стемнело. Шизуко заперла изнутри все двери и террасу. В комнате погас свет. Я стою неподвижно в темноте.
Наконец иду к себе в комнату. Медленно подхожу к шкафу, где хранятся три книги, которые дал мне отец Юкико. Дрожащей рукой достаю книгу о французской революции и отыскиваю между страниц сложенный вчетверо листок бумаги. Аккуратно расправляю его и кладу на письменный стол. Адрес Юкико написан черными чернилами. Долго вглядываюсь в буквы. Вдруг Шизуко стучится в дверь.
— Твоей маме плохо… — говорит она с беспокойством.
К десяти часам вечера мама впала в кому. Шизуко немедленно вызвала врача и позвонила детям.
Я сижу возле маминой кровати. Время от времени повторяю: «Мама, ты слышишь меня?» Ответа нет. Долго вглядываюсь в ее бледное лицо. Она по-прежнему держит в руке две фотографии.
Неожиданно замечаю, что в другой руке у нее какой-то предмет, завернутый в вылинявшую белую ткань. Касаюсь ее безжизненной руки и аккуратно беру сверток. Разворачиваю. «Хамагури!» У меня перехватило дыхание. Створки ракушки все еще перевязаны пожелтевшей бумажной лентой. Тук-тук-тук… Стучит внутри камешек. Разорванная ленточка легко соскальзывает с ракушки. Камешек падает на пол. В углублениях створок слогами азбуки хирагана написаны два имени: «Юкико» и «Юкио». Я едва сдерживаю слезы.
Не отрываясь, смотрю на фотографии в маминой руке. Потом беру ту, где Юкико с мальчиком, со мной.Рука дрогнула, снимок упал на пол. На обороте я замечаю несколько слов, написанных нетвердым почерком: «Сынок, ты — самое дорогое, что есть у меня в целом мире».
Снова вглядываюсь в мамино лицо, беру ее холодеющую руку. Мои слезы капают на наши сомкнутые ладони.
ЦУБАМЕ
Запрокинув голову, я смотрю в небо.
Затянутое плотными облаками, оно простирается до бесконечности. Стоит жаркая и влажная погода, редкая для конца лета. Раннее утро, но моя рубашка уже вся мокрая от пота.
Над головой проносятся две ласточки: снуют туда-сюда между крышей дома и электропроводами. Скоро они улетят на юг, в теплые края. Вот бы и мне стать такой же свободной, как они.
Мама однажды сказала: «Если бы можно было родиться второй раз, я бы хотела родиться птицей».
Иду по узкой тропинке, которая тянется вдоль пруда, — это самый короткий путь к дому моего дяди. Я несу ему початки кукурузы, сваренные мамой. От кукурузы, обернутой в газетную бумагу, исходит жар. Весь день дядя работает на дамбе Аракава, где идет строительство отводного канала. Он перевозит на тачке землю и гравий. «Платят мало, но это все же лучше, чем ничего».
На берегу пруда зацвел аир. Останавливаюсь и смотрю на него. «Странно, — думаю я. — Аир обычно цветет в мае или в июне». Ветра нет, водная гладь неподвижна.
Вдруг вспоминаю, что сказала мама накануне вечером: «Вот уже несколько недель в доме совсем не видно крыс». Мне казалось, это хорошо, потому что крысы мешали нам спать. Но на мамином лице было беспокойство.
Бросаю в пруд камешек. Круги на воде расширяются, дрожат, колеблются. Смотрю на них, пока они не пропадают. Потом снова иду дальше быстрым шагом.
Когда я прихожу к дяде, он уже собирается идти на работу. Он удивлен видеть меня так рано утром.
— Что случилось, Йони? — спрашивает он. — Мама заболела?
Я улыбаюсь, качая головой:
— Нет. Ни сегодня, ни завтра мама не работает. Хозяин вместе с семьей уехал отдыхать в деревню.
И протягиваю ему сверток с кукурузными початками. Он с любопытством разворачивает бумагу. На мгновение я задерживаю взгляд на его длинных тонких пальцах, непривычных к грубой работе.