Бремя
Шрифт:
— Скажи, куда ты едешь?
— В Эквадор. Там у меня — друзья.
Несса вспомнила, что в колледже Артур учился на археолога и несколько месяцев проходил практику в Эквадоре. Археология была сильным, страстным его увлечением. Что-то мечтал он раскопать в следах прошлого? Кажется, Эдем, останки райского сада... Чтобы вещественно доказать его существование. Да, он всерьез говорил об этом. Но слушала ли Ванесса его тогда? Понимала ли? Было ли ей хоть что-то интересно, кроме своих переживаний? «Нет, — со стыдом признавалась она теперь. — Ничего тогда не представлялось важным, только — собственное страдание...».
—
— Да. Я списался с бывшими коллегами. Они берут меня с собой.
— Надолго? Когда ты вернешься?
— Не знаю. Через три-четыре месяца, полгода, может быть...
Он замолчал, и она почувствовала, как трудно ему говорить, трудно даже находиться с нею рядом.
— Поезжай. Я буду ждать тебя. Я буду ждать, сколько бы ни потребовалось. Я буду ждать тебя всегда…
Глава 27 Неожиданная встреча
Артур уезжал, а Несса стояла у двери и ждала, что он поцелует ее, не решаясь подойти первой, хотя так хотелось прикоснуться к его губам. Но не поцеловал он, только смотрел, странно смотрел, будто не верил происходящему, и через несколько минут отбывал, отбывал от нее в желтом такси. И она неуверенно махала ему вслед, загадывала — если обернется, встретятся они опять — но он так и не оглянулся, или стекла окон были слишком темны, чтобы разглядеть... Несса вернулась в дом, вышла на террасу, села в кресло и ждала до самых сумерек. Чего ждала — не знала, но предчувствовала, что ожидание теперь станет значительной частью ее жизни.
В те дни, сразу после отъезда мужа с настойчивостью видений стали разворачиваться перед ней один за другим эпизоды их совместной жизни, открывая то важное в их отношениях, что ценил он и что она сама пропустила, не заметила, занятая собой. Несса отчетливо вспомнила рассказ Артура о каскаде падающих звезд — зрелище, поразившее его в юности. Что же он пытался объяснить ей тогда? А то, что и в людях он искал того же озарения, особенно в женщинах, но ни одна из встреченных им до нее не соответствовала ему. В ней, в ней одной он угадал его. Угадал и ошибся. Сколько же боли принесло ему это разочарование? Как пережил ее обман? Где взял силы простить измену с Андреем? И кого же из них она считала своим мужем? Кого из них предала?
Нет, не была связь с Андреем лишь банальным любовным приключением. Не телесной близости она хотела, а за душой его охотилась. Ей мстить хотелось. Как ясно теперь она это понимает! Не прост ее грех, а изощрен. Поэтому все так трагически кончилось. И не могло завершиться ничем иным, кроме трагедии. Взорвалось зло, и всех троих изувечило. Андрей ушел из жизни, ничего не поняв в ней. Разве не ее это рук дело? А Артур, бедный, терпеливый Артур… И его сердце разбила, заодно, мимоходом, как что-то незначительное и второстепенное.
Эти мысли, совсем, как воронье, кружат-кружат, клюют-клюют и без того истерзанное тело совести. Оказывается, и месть, и страх, и отчаяние — вовсе не отвлеченные понятия, а неуловимые, но явственные сущности, живущие среди нас и в нас. Ванесса, как никто другой, видела их мрачные тени, могущие накинуться на жертву в любой день и час, встречалась лицом к лицу со страхом, ощущая на себе бесплотную его тяжесть, билась в свинцовую грудь отчаяния, пытаясь преодолеть. Но тщетно. И теперь, оставленная мужем и смирившаяся со своей беспомощностью, она искала обходные пути, искала иного убежища.
* * *
Артур не писал и не звонил. Пребывание в доме в полной неосведомленности о нем, его намерениях, чувствах, планах на возвращение становилось порой невыносимым. Но еще более невыносимой была собственная бесполезность.
Днем она пыталась найти себе хоть какое-нибудь занятие: убирала квартиру, делала покупки, что-то читала, выходила гулять. Но к вечеру начиналась настоящая борьба. Чудище безотчетной тоски опять отвратительно навязчивым силуэтом прорисовывалось в сумеречной белизне стен и потом надвигалось медленно, как палач, которого она уже хорошо знала в лицо. Временами ей казалось, что она опять соскальзывает в яму, лежащую неизмеримо ниже отметки желанного равновесия. Как легко скатиться: все, что требуется, — неосторожное движение мысли. Одна лишь опасная мысль — и ты уже карабкаешься по откосу, цепляясь за обваливающиеся края существования.
Шла уже тридцать четвертая ночь после отъезда мужа. Ванесса лежала, уставившись в потолок, и чувствовала, что не в силах больше ждать. На что-то нужно решиться, что-то предпринять, иначе не выйти ей из этого тупика.
«Наступит еще один день, еще одна ночь, и другой день, другая ночь... И что дальше? — спрашивала она себя. — Ничего. Все, что есть сейчас, будет всегда — эта мнимая, ненастоящая жизнь. Ты никому не нужна — вот в чем весь ужас. По крайней мере, никому не нужна на этом свете. А на том? Да может, “тот свет” уже наступил? И час расплаты пришел, опередив и раскаяние и прощение?» А как бы хотелось, чтобы Артур знал, что она сожалеет и раскаивается во всем. Но умри она сейчас — он так никогда и не узнает о ее раскаянии. Но почему же она может умереть сейчас? Да хотя бы потому, что окно так близко, и один только прыжок вниз отделяет ее от конца. «Ну, чего же ты ждешь? Тебе не надо, как Эрике, искать многоэтажный отель — всего несколько шагов, и все будет кончено».
Несса закрыла глаза. Попыталась представить свое распластанное тело внизу, на обозрение прохожим. И сразу же усилием воли прервала безобразную картину. Встала. Заставила себя двигаться: влево-вправо, влево-вправо, влево-вправо... Женщина — маятник. Жизнь — маята.
— Я буду защищаться. Я должна защищаться, — сказала вслух. И потом — шепотом, будто опасаясь, что кто-то посторонний услышит ее, произнесла: — Бог защитит меня, — и опустилась на колени прямо перед окном, в котором виднелся кусок черного неба и безымянная звезда, и произнесла в тишине: — Господи, помилуй!
Эти слова и смысл, заключенный в них, показалось, когда-то давно были близки ей, но утрачены, и с тех пор, не отдавая себе отчета, она скучала по ним, сильно скучала. Между утратой и обретением их всегда — битва, и поле той битвы — душа человеческая. Так, кажется, говорил Федор Михайлович. Уж он-то понимал, кто с кем сражался. «И странно, — подумала Несса теперь, — что черт у Достоевского невероятно схож с человеком: и интеллектом, и логикой своей, и низостью, и самовозвышением»...
Ванесса вышла на террасу, вдохнула ночной, посвежевший воздух: «Сейчас можно, сейчас — не опасно», — подумала и взглянула вниз, преодолевая ослабевший соблазн. Отчаяние, испробовав одну за другой каверзы свои и не помутив ее рассудка, сникло и на этот раз, отступило.