Бреслау Forever
Шрифт:
— Кто там? Гельмут, ты?
— Ich bin. Mit Kameraden.
— Какие, курва, «камераден»? Головой трахнулся?
— Nein, ich…
Его перебил Мищук.
— Это Гражданская Милиция. Открывайте!
— О Боже, наконец, — голос из-за двери доносился не слишком четко. — Но как мне быть уверенным, что вы — это вы?
— А того, что если не откроешь, проделаем дырку в двери и бросим туда гранату! — заорал Васяк.
— А если я первым брошу в вас?
— Господи Иисусе, мужик… — Мищук присел и попытался просунуть свои бумаги в щель под дверью.
— Drei Kameradem mit Papieren, — крикнул немец.
— А вдруг кто-то держит ствол у твоего виска? — Человек в средине, похоже, особо не верил. — И заставляют тебя говорить эти слова?
— Эй, ты, слушай, — разнервничался Васяк. — Вот как приложу тебе фауст-патроном, так точно зажаришься, — врал он. — Еще можем облепить двери пластиковой взрывчаткой. Тоже будет клёво.
Тут Мищуку наконец удалось пропихнуть документы в щель.
— Есть? — крикнул он.
— Есть! — раздалось изнутри.
— Читаешь?
— Я не очень-то умею читать. Но пытаюсь.
— Тогда, курва, открывай, или поджарим тебя! — снова заорал Васяк.
Вот это подействовало. Они услышали скрежет двух солидных замков, и металлические ворота немного приоткрылись. В них стоял пожилой мужчина с ППШ в руках, которые тряслись настолько, что все отскочили под стену.
— Алкоголик! — вырвалось у Мищука.
— Не… — поправил его Васяк. — Всего лишь на шизе.
— Спокойно, спокойно, — вмешался проводник. — Мы из Гражданской Милиции.
— Как же. Грабежом занимаетесь.
— И тебя выгребем из твоего зала вместе с твоей «пэпэша». А в Варшаве станем зарабатывать: в зверинце тебя будем показывать или в цирке.
Пожилой мужчина запустил их на балкон. То, что они увидели, казалось совершенно неправдоподобным. Перила балкона были защищены мешками с песком. В просвете посредине, где перила были вырваны, стоял немецкий пулемет и пара ящиков с патронами. К этому — два маузера, ППШ, который только что видели, и приличная коллекция гранат.
— Меня зовут Юзеф Кольский, — сообщил старичок. — Я всегда страдал на голову. Ну, просто дурак. Но приказали охранять зал и киностудию рядом. Но как? Самому. Так я взял себе в пару этого немца, который был тут ночным сторожем и знает, что здесь и где. А тут… мародеры, бандиты, партизаны всяких мастей. Все тут есть, господа, и стреляют по ночам. Так мы и окопались.
— Окопались? — не выдержал Мищук. — На бетонном балконе?
— Ну, нет… Взяли и насыпали песок в мешки. Тут рядом немцы складывали оружие. Так мы вертанули у них пулемет и два маузера. ППШ мой, от властей.
— И что? Нападали на вас? — спросил Васяк.
— Ну… так. — Кольский вытянул над баррикадой. — Ворон, там, — указал он рукой. — Вон, один лежит.
Все выглянули, чтобы увидеть тело. У Кольского от нервов руки тряслись в такой степени, что мог бы служить живым отбойным молотком. Едва-едва смог открыть две банки с советской тушенкой, которой поделился с остальными.
Все ели жадно, набирая тем, что у кого было: штыком, американским боевым ножом или просто перо чинным ножиком. Тушенка была замечательная.
— В этом зале паршивый звук. Если разок дать очередь из этого устройства, — Кольский указал на немецкий пулемет, — так половину дня потом ничего не слышно.
— Могу догадываться. — Мищук глядел на труп типа в английском комбинезоне, русской каске и в сапогах, вытащенных, похоже, из навозной ямы. Ко всему этому, на рукаве у него была бело-красная повязка. И довольно чистая. — А вы что, трупы не хороните?
— Хороним, — ответил на это Кольский. — Как только наберется побольше. Ради одного в парке копать не выгодно, — тут он прервался и бросил, на первый взгляд, совершенно не к месту. — А еще, пан, тут есть духи! Только не смейтесь.
— А мы и не собираемся смеяться. — Мищук, наконец-то сытый, хотя ему ужасно не хватало хлеба, закурил «кэмэл». — Мы, как раз, по вопросу этих духов и пришли.
Грюневальд кивнул Кугеру.
— Ну что, пошли в ту киностудию, о которой говорил Винтербаум.
— Это в паре шагов отсюда.
Грюневальд оплатил счет за изысканный десерт в ресторане Jahrhunderthalle, и они вышли наружу. Аллея провела их к боковому входу. Они всегда пользовались боковыми входами. Намного легче было узнать какие-то сведения у менее важного сторожа или дворника. Так оно случилось и здесь. Встретили какого-то типа в плохо сшитом костюме. Тот сидел на маленьком стульчике и внимательно изучал покрытый печатным текстом листок.
— Мы из уголовной полиции.
— Из крипо?
— Да, — предъявили они удостоверения.
— Тогда заходите. — Он махнул бумажкой, которую так внимательно изучал. — Я как раз получил повестку в армию. Завтра меня здесь уже не будет.
— Поздравляем, — заметил на это Грюневальд. — Именно вы раздавите поляков!
— А я вам сочувствую, — прибавил Кугер. — От всего сердца желаю вам удачи. Желаю пережить эту войну, следующую и следующую. А потом — еще одну.
— Так что, будет много войн?
— Не знаю. Или много, или одна, но большая, мировая.
— Как в 1914 году?
— Думаю, что хуже. Теперь-то те сыграют получше. Чему-то ведь научились.
— Молчи, пораженец! — тихо рявкнул Грюневальд. — Уже скоро мы сможем воскликнуть: «Варшава наша!».
Кугер слегка усмехнулся:
— Лишь бы потом они не восклицали: «Бреслау — наш!». Господи, дай Бог, чтобы так не случилось. Я ведь и вправду люблю этот город.
— Молчи! — Взбешенный Грюневальд обратился к сторожу. — А вы сами видели то преступление?