Бреслау Forever
Шрифт:
— Ну, — довольно заявил он, — на Иисуса я, может, и похож. Факт. — Потом задумался. — Только вот Васяк на Марию черта с два похож.
— Боже! Не идите туда!
— Ну вот! Я уже Богом сделался. Какое повышение в звании!
— Люди, там привидения лазят… в тех коридорах.
Мищук закурил очередную сигарету.
— У меня мировоззрение… — Он задумался. — Господи-Исусе, какое же у меня мировоззрение? Говорили же на партийных собраниях.
— Материалистическое, — подсказал ему Васяк. — Марксистско-энгельсовско-ленинское.
— Во, именно. Так что я духов не боюсь. Опять же, у меня имеется шмайсер и гранаты.
— Не идите туда! — крикнул мародер. — Двое наших стали рвать цветы с немецких клумб, складывали их в такие странные узоры, потом начали танцевать, а затем застрелились.
Мищук выкинул сигарету. У него появилась идея.
— Ладно. Тогда вы выходите первыми под огонь Кольского.
Один из мародеров проявил находчивость; он намочил в спирте какую-то тряпку, поджег и выкинул наружу. После чего доказал, что и храбрость ему не чужда — он поднял руки и вышел с воплем:
— Не стрелять! Ранами Христовыми прошу, не стрелять!
Кольский и вправду снял палец со спускового крючка. Вышли все. Каждый, у кого было, закурил. В ушах не проходил звон. Они были вне себя от грохота, вони горелой нитроцеллюлозы из патронов и нервов. Охотнее всего, куда-нибудь бы прилегли. Вместо этого, они присели под стенкой и вначале услышали скрип, а потом увидели невообразимую картину.
Несколько женщин тащило самодельную деревянную тележку. Все они ужасно устали. Одна из них держала на руках девочку-малолетку. Мищук обязан был заинтересоваться, хотя глаза закрывались от усталости.
— А прошу прощения, что дамочки тут делают?
Самая старшая из них ответила:
— Милый пан, PUR предоставил нам отдельный дом на этом Бискупине. От немцев остался. Но тут же по ночам стреляют, банды какие-то шастают. Нет, мы возвращаемся в центр. Страшно вот так погибнуть.
— Так никто уже не стреляет. Мы из Гражданской Милиции и….
Та перебила его:
— Никто не стреляет? А это что такое? — Она указала на валяющиеся гильзы. — Хабазе (chabazie) какие-то, или что?
— О! Так пани из Вильно? — узнал он характерное выражение.
— Из Вильно — там я была до войны. Сейчас же возвращаюсь из русских степей.
— Понимаю.
— Ничего пан не понимает. Наши мужики в Англии. Мой муж — за полярным кругом, а брат в Самарканде дороги мостит.
Мищук почесал подбородок. Он и вправду знал, о чем говорит женщина. Хотя никогда не был за проливом Ла-Манш. Он знал ту, другую сторону, которая была известна и им. Не скорострельные истребители для поляков. А только «лопата, топорик, мотыга и лом…» — завел он про себя популярную песенку.
— Могу предоставить вам жилище в центре. Одной стенки нет, но мы поставили бутылки, чтобы не вывалиться по-сонному.
— Бог отблагодарит тебе, добрый человек. Вот только скажите одну вещь. Вот эти несколько женщин и дитё должны все это отстроить? Ведь наши мужчины либо в Англии, в армии, либо в гулаге.
Мищук стиснул зубы. Он не знал, как эту женщину утешить. Неуклюже сказал:
— Ничего, пани. Как-нибудь справимся.
— Догадываюсь. Поднимались и после не таких упадков.
— Справимся, — повторил Мищук и написал женщин на листке адрес. Писалось тяжко, потому что нужно было плевать на химический карандаш. А кроме того, писать он умел еле-еле. Женщина поблагодарила с куртуазностью, свойственной кресовой [21] шляхте.
После чего она схватила веревку тележки и начала тянуть вместе с другими женщинами. Девочку схватила за руку, чтобы та не потерялась. Мищук побежал за ними и отдал в порыве доброты одну трофейную буханку. Женщина ответила сердечной улыбкой, что придало ее лицу очень милое выражение.
21
Krcsy = края, границы. И нынешняя Литва, и Западная Украина, и Западная Белоруссия для Польши были «кресами» — Прим. перевод.
Славек Сташевский сидел в изысканном ресторане «Санкт-Петербург». Он врубил какой-то фильм на портативном устройстве, помещавшемся в ладони, но ничего просмотреть не успел. Несмотря на пробки на улицах и сложности с парковкой, Земский прибыл с точностью до секунды. Увидав его, официанты начали готовить столик на двоих, догадываясь, что сейчас появится какая-то женщина, но Сташевский удивил их, приподнявшись.
— Приветствую вас.
— А, день добрый. — Они обменялись рукопожатиями. — А может перейдем на «ты». Будет не так официально.
— Замечательная идея. Славек.
— Анджей.
Сбоку подбежал официант с вопросом:
— Как обычно?
— Да, пожалуйста, как обычно.
Славек рассмеялся.
— Наверное, повторюсь. Есть ли какая-то забегаловка в Польше, где бы тебя не знали?
— Наверняка есть. По-моему, я никогда не был в Кельцах.
— Отлично. — Славек переключил свое устройство в режим поиска. Вывел на экран избранные фрагменты текста. — Короче, меня интересует приблизительно вот это.
— О Боже. Ты сосканировал весь роман? — Земский сконцентрировался над отрывками. — Слушай. Тут имеется одна проблема. Я писатель, но — писатель-фантаст.
— К чему ты ведешь?
— Я основываюсь на фактах. Если чего-то не знаю, то всегда консультируюсь у специалистов. Но… — он снизил голос. — Всякой дешевки читателям не подсовываю. С тем только, что роман — это роман. Там обязательно должно быть немного фантастики. Немного выдумок. Какая-нибудь фабула, которую необходимо взять исключительно из собственной головы.
Писатель занялся принесенным как раз бифштексом по-татарски.
— Мы добрались до одного и того же документа, — продолжил он. — Тех женщин в центре сцапали убеки, или как их там тогда называли. В тележке нашли барахло, которые те смогли вывезти из Вильно, и буханку хлеба, которую им дал Мищук. Начали выпытывать. А когда оказалось, что половина их мужчин находится в Англии, а вторая половина — в гулаге, так сразу отправили их в кутузку. Спасло их письмо Мищука. То самое, в котором он передавал им свое жилище. Ну и… уже без тележки и без хлеба они могли его занять.