Бриджертоны: Вторые эпилоги
Шрифт:
В глазах ребенка светился ум. Колин считал, что его сын умеет читать.
Но не разговаривать.
Шурин попросил совета, но Саймон понял, что ему нечего сказать. Разумеется, он думал об этом. И волновался каждый раз, когда Дафна беременела, переживая до тех пор, пока его дети не начинали складывать целые фразы.
Вероятно, тревоги не оставят его и теперь. Появится еще один малыш, еще одна душа, которую он отчаянно полюбит… и о которой будет беспокоиться.
Герцог лишь попросил Колина любить
Все то, чем его собственный отец никогда не занимался с ним.
Саймон теперь нечасто вспоминал отца, и все благодаря Дафне. До того, как они познакомились, он был одержим жаждой мести, хотел насолить отцу, заставить того страдать так, как он сам страдал в детстве. Саймон желал, чтобы отец почувствовал всю боль и муку, которые испытал он сам, будучи ребенком и понимая, что его отвергли, что он не оправдал возложенных надежд.
Не имело значения, что отец умер – Саймон все равно жаждал отмщения. И лишь любовь – поначалу к Дафне, а потом и к собственным детям – позволила герцогу избавиться от призраков прошлого. Он наконец понял, что свободен, когда Дафна отдала ему связку писем покойного герцога, вверенную ее заботам. Саймону уже не хотелось ни сжечь их, ни порвать.
Но и прочитать их он особо не горел желанием.
Саймон посмотрел на пачку конвертов, аккуратно перевязанных красно-золотой ленточкой, и осознал, что не испытывает никаких чувств. Ни злобы, ни грусти, ни даже сожалений. Это была величайшая победа из всех, какие он только мог себе представить.
Саймон не мог сказать наверняка, как долго эти письма пролежали в столе Дафны. Он знал, что она положила их в нижний ящик, и иногда заглядывал туда, чтобы убедиться, по-прежнему ли они там обретаются.
Но со временем он перестал это делать. Он не забыл о письмах – порой какое-нибудь событие напоминало ему об их существовании, – но мысль о них выветривалась из головы с неизменным постоянством. Он не вспоминал о них, вероятно, уже несколько месяцев, когда, открыв нижний ящик своего стола, увидел, что Дафна переложила бумаги сюда.
Это случилось двадцать лет назад.
И хотя Саймону по-прежнему не хотелось ни сжечь, ни разорвать письма, но и открывать их он потребности не испытывал.
До сегодня.
Хотя нет, и сегодня тоже.
Или все же?
Саймон снова взглянул на пачку, перевязанную ленточкой. Хотел ли он их открыть? Найдется ли в письмах отца нечто такое, что поможет Колину и Пенелопе позаботиться о Джорджи, детство которого могло оказаться совсем непростым?
Нет, это невозможно. Покойный герцог был суровым, бесстрастным и безжалостным. Он был настолько озабочен наследством и титулом, что повернулся спиной к единственному ребенку. И ничто из того, что он написал – ни единое слово – не поможет Джорджи.
Саймон вытащил письма из ящика. Бумага, на которой они были написаны, высохла, от них веяло стариной.
Похоже, камин разожгли совсем недавно, и пламя только-только разгорелось. Жаркое, яркое и искупительное. Саймон не отрывал взгляда от огня, пока очертания окружающих предметов не стали смутными и расплывчатыми. Тянулись бесконечные минуты, а он все сидел, стиснув в руке прощальные письма отца. К моменту смерти его родителя они не разговаривали больше пяти лет. Если старый герцог и хотел что-то ему сказать, то это будет написано здесь.
– Саймон?
Он медленно поднял глаза, с трудом выбираясь из состояния оцепенения. Дафна стояла на пороге, опираясь рукой на торец двери. Жена надела свое любимое светло-голубое платье, которое уже много лет занимало особое место в ее гардеробе. Каждый раз, как герцог предлагал заменить наряд, Дафна отказывалась. Некоторые вещи по мягкости и удобству просто незаменимы.
– Ты идешь спать? – спросила Саймона супруга.
Он кивнул и поднялся из кресла.
– Скоро. Я просто…
Саймон откашлялся, поскольку, по правде сказать, не знал, что делает. Он даже не был уверен, о чем думает.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
– Лучше. Мне всегда лучше по вечерам. – Она сделала несколько шагов вперед. – Я съела кусочек тоста и даже немного варенья, и я…
Дафна запнулась и замерла на месте с окаменевшим лицом, часто моргая. Она не сводила взгляда с писем. Саймон даже не осознал, что, вставая, так и не выпустил их из рук.
– Ты их прочтешь? – тихо спросила она.
– Я подумал… возможно… – Он сглотнул. – Я не знаю.
– Но почему сейчас?
– Колин рассказал мне о Джорджи. Я посчитал, что здесь может найтись что-нибудь полезное. – Саймон слегка приподнял руку с пачкой писем. – Что-нибудь такое, что ему поможет.
Дафна открыла рот, но прошло несколько секунд, прежде чем она смогла заговорить.
– Мне кажется, что ты один из самых добрых и благородных мужчин, каких я когда-либо встречала.
Саймон в замешательстве посмотрел на жену.
– Я же знаю, что ты не хотел их читать, – пояснила та.
– Право, мне все равно…
– Нет, тебе не все равно, – тихо перебила его Дафна. – Этого не достаточно, чтобы их уничтожить, но они все же что-то значат для тебя.
– Я почти о них не вспоминаю, – ответил Саймон. И он не лгал.
– Я знаю. – Она взяла мужа за руку, слегка поглаживая большим пальцем костяшки пальцев. – Но одно то, что ты перестал вспоминать отца, вовсе не означает, что он для тебя ничего не значит.
Саймон не ответил. Понятия не имел, что сказать.