Бригантина, 69–70
Шрифт:
Первая реакция на подобные высказывания — просто удивление. Как будто еще ничего не было — ни экспедиции на остров Пасхи, ни капитальных трудов по полинезийской культуре, ни, наконец, всеобщего признания.
Но потом удивление проходит. Ты начинаешь понимать, что иначе и быть не может. Просто еще очень сильны позиции традиционной науки. Система Хейердала уже принята на вооружение учеными. Археологи и этнографы вольно и невольно моделируют историю — ставят себя мысленно или физически на место древнего человека и таким образом пытаются установить истину. Например, выдалбливают кремневым топором лодку, изготовляют древними способами каменные орудия и смотрят, сколько на это уходит времени. А ученые традиционного толка твердят свое: нет, это не наука.
Ну хорошо, если
Но если мы согласимся с этой мыслью, то должны согласиться и с другой: эксперименты Хейердала не что иное, как моделирование истории.
Развивать в себе способность точного моделирования истории или попросту чувство истории норвежский ученый начал давно. По существу, с юности. Даже во время войны он не упустил случая побывать в одной из древнейших обсерваторий мира — знаменитом Стоунхендже. Использовав свои навыки десантника, он пробрался через колючую проволоку и провел ночь на древних камнях этого исполина. Попав в древний пещерный город индейцев Северной Америки — Меса-Верде, он провел ночь и там. И во время пребывания на острове Пасхи Хейердал не изменил своему правилу. Ему очень важно было скоротать ночь на горе, где пасхальцы некогда высекали каменных истуканов. Как он сам признавался, в эти мгновения как-то особенно ясно работает мышление и история предстает особенно ярко.
На первый взгляд все это может показаться довольно наивным — какая-то игра. Но не будем слишком привередливыми и посмотрим на это шире. К примеру, последние исследования Лилли. Он пытается найти каналы общения с дельфином. Что же для этого он делает? Гасит свет, надевает маску, погружается в воду, вводя себя в состояние близкое к невесомости, и старается представить, что он дельфин. Разумеется, Лилли это делает по тщательно разработанной модели. Только представляя себе хорошо среду, в которой живет дельфин, говорит Лилли, и его возможности, мы сможем преодолеть те барьеры, которые стоят между разумом человека и разумом дельфина. Любопытно, что к этим выводам Лилли пришел уже после анатомических и электрофизиологических исследований, когда он препарировал дельфинов и вводил им в голову электроды (перед этим, правда, введя те же электроды себе и убедившись, что это не больно).
Любопытно в этой связи и другое — тот факт, что в одной из последних методик, в синектике, присутствует момент так называемой «личной ассоциации». Участник такого синектического заседания должен представить себя на месте определенного предмета или образа, к которому пришла коллективная мысль. Например, вообразить себя определенной конструкции стулом, который может взбираться по лесенке, и сообщить, как он себя при этом чувствует. Другими словами, через «личную ассоциацию» дать оценку тому, насколько легко и гармонично выбранная конструкция может справиться с возложенными на нее обязанностями.
Но эти соображения, так сказать, на уровне психологии, может возразить читатель. А психологические доводы, как известно, в умелых руках можно повернуть и в ту и в другую сторону. Конечно, дело не только в психологии. Но чтобы разобраться в существе, нужно сделать небольшое популярное отступление в область истории, археологии и этнографии. К спору, который идет между так называемыми изоляционистами и диффузионистами в современной американистике.
В чем существо этого спора, сказать можно в двух словах: в разных подходах к развитию культур. Изоляционисты, считая, что все культуры формируются в очень большой степени независимо друг от друга и в своем становлении самостоятельно проходят сходные периоды развития, представляли себе Америку до Колумба как бы окруженной непроницаемым
Это пирамиды, различающиеся друг от друга буквально мелочами; колонны и балюстрады в виде змей с открытой пастью; камышовые лодки и многое, многое другое. Так вот, диффузионисты утверждают, что сходство, например, пирамид и камышовых лодок говорит не о чем ином, как о взаимовлиянии культур Средиземноморья и Центральной Америки. Помилуйте, возражают им изоляционисты, наоборот, сходство черт культуры символизирует совсем иное, а именно то, что большинство народов в сходных условиях проходят в своем становлении сходные периоды развития. Выходит, что правы и те и другие.
На самом же деле проблема не так однозначна, как кажется. Помимо этих, так сказать, вполне равновесных шестидесяти признаков, существует много других, которые нельзя толковать с одинаковой значимостью в пользу тех и других. Например, на побережье Венесуэлы археологами были обнаружены римские монеты IV века нашей эры. «Монеты, среди которых было много дублетов, — пишет о находке советский исследователь В. Гуляев, — находились в глиняном кувшине, глубоко зарытом на берегу океана, у самой кромки прибоя. Это лишний раз доказывает, что клад спрятал человек, хорошо знавший цену деньгам». Казалось бы, находка говорит в пользу диффузионистов. Ведь цену деньгам в ту пору в Венесуэле не знали. Ничего подобного, возражают их оппоненты. Римский корабль мог быть совершенно случайно прибит к берегу. Ну хорошо, эту находку изоляционисты могут объяснить случайностью. Но намного труднее объяснить тот факт, что на западном побережье Центральной Америки, в очень неблагоприятной географической среде могла развиться такая высокоорганизованная цивилизация, как ольмекская. Ведь неблагоприятная среда, казалось бы, не должна способствовать развитию культур и ремесел. Не могут они объяснить со своих позиций и происхождение вивальдской керамики, обнаруженной на побережье Эквадора. Она относится к IV–III векам до нашей эры. В то же время синхронные с Вивальдией культуры американских индейцев были еще докерамическими.
Это не все. Хейердал, который уже давно понял, что, оперируя только культурными признаками, спора между изоляционистами и диффузионистами не разрешишь, обратился к так называемым генетическим признакам, или, попросту говоря, к растениям, которыми пользовались древние. Нельзя сказать, чтобы на этом пути Хейердала сразу ждали успехи. Первые попытки могли только охладить его пыл. «В истории культурных растений, — писал, например, виднейший ботаник мира швейцарский ученый А. Декандоль, — я не нашел ни одного указания на связи между народами Старого и Нового Света». В самом деле, если между доколумбовой Америкой и Старым Светом были регулярные связи, то почему ни одна из зерновых культур Старого Света не проникла в древнюю Мексику или Перу и почему другие континенты не знали американских культурных растений?
И все-таки Хейердала не охладили высказывания виднейших ученых. Интуиция говорила ему обратное, и он начал искать генетические признаки, чтобы их можно было привести своим оппонентам. И он нашел их. Анализируя работы авторитетнейших ботаников и этноботаников, он показал, что распространение целого ряда культурных растений в Полинезии можно логически объяснить только очень давними контактами с Америкой.
Здесь небезынтересно вспомнить дикорастущий хлопчатник, найденный ботаниками в Полинезии. К удивлению специалистов, полинезийский хлопчатник принадлежал к 52-хромосомовым культурным видам, которые были получены в Мексике и Перу индейскими специалистами. В то же время известно, что все дикие сорта хлопчатника имеют 26 хромосом. «Мы должны признать, — комментировал эту находку американский этноботаник Меррилл (видный последователь Декандоля и самый сильный оппонент Хейердала), — что аборигены Южной Америки могли достичь некоторых тихоокеанских островов».