Британский лев на Босфоре
Шрифт:
Но он и королева не унимались. В нетерпении своем они еще в конце августа предприняли акцию, не вязавшуюся с конституционными порядками и сильно напоминавшую «тайную дипломатию» французского короля Людовика XV. По их поручению военный агент в Петербурге полковник Уэлсли в разговоре с царем заявил: «Россия не должна поддаваться ложным впечатлениям насчет слабости и нерешительности» английского кабинета; если война не прекратится и «последует вторая кампания, нейтралитет Великобритании не может быть сохранен, и она станет воюющей стороной». Члены кабинета о демарше не ведали.
В сентябре 1877 г. в лондонских треволнениях наступила передышка. Неудачей закончились два штурма сильной крепости Плевна (Плевен), которую с сорокатысячным гарнизоном оборонял способный турецкий полководец Осман-паша. На помощь русскому корпусу пришли румыны; потянулись длительные и тяжелые недели осады. Двигаться дальше, имея в тылу такую занозу, русская армия не могла. На Шипкинском перевале отряд М. Д. Скобелева и болгарские
Дизраэли перешел к тактике обработки своих оппонентов-министров поодиночке, начав с Солсбери, как самого тщеславного. В письме статс-секретарю по делам Индии от 25 декабря 1877 г. он жаловался на свое трудное положение в кабинете, усугубляемое тем, что «граф Ш.» (то бишь Шувалов) знает о «каждом решении и о каждом совете». Солсбери на другой день прислал пространный ответ, советуя не спешить: столкновение с Великобританией Россия встретит как национальную опасность; ценность турок в качестве союзников невелика', а других пока не обнаруживается; общественность, хотя и настроена про-ту-рецки, «шарахается от войны».
Наблюдателям, даже опытным, казалось, что кабинет погряз в бесконечных спорах и мечется из стороны в сторону, будучи не в состоянии проложить курс. Достаточно проницательный и превосходно осведомленный Шувалов писал о «воистину жалкой картине» «правительства, раздираемого разногласиями и не знающего, какому святому молиться». Не кто иной как маркиз Солсбери печалился: «Английская политика лениво плывет по течению, выставляя время от времени политический багор, чтобы избежать столкновения».
Действительно, расхождения во мнениях были велики, они осложнялись личным соперничеством и честолюбием ведущих государственных мужей, заигрыванием с избирателями и маневрами в парламенте. Но, при всем при том, все — и премьер-министр, и «диссиденты» в кабинете, и либеральная оппозиция молились одному святому — британским империалистическим интересам. Все сходились на необходимости «остановить Россию». Спор поэтому развернулся вокруг тактических, а не принципиальных вопросов: как вырвать у России плоды ее побед — на грани войны, угрозой морской мощью, или дипломатическими акциями? И чем реальнее вырисовывался благоприятный для Петербурга исход — тем упорнее становилось сопротивление, таяли надежды на то, что поток русских войск удастся остановить нотным частоколом, набирала силы «партия» Дизраэли и терял сторонников лорд Дерби. Премьер-министр спешил: военное счастье вновь и прочно повернулось лицом к русским войскам. 5(17) ноября штурмом была взята крепость Карс в Закавказье. 28 ноября (10 декабря) неудачей окончилась отчаянная попытка Осман-паши вырваться из тисков осады в Плевне; он сдался вместе со своим корпусом. В героическом сражении у Шипки-Шейново Скобелев разбил Вессель-пашу. Преодолев Балканы, русская армия хлынула на равнину…
В конце ноября Мусурус совершенно секретно запросил у англичан финансовую помощь. Воображение Дизраэли разыгралось; в письме послу Лейрду он разобрал возможные варианты. Новый заем исключается — Турция не платит проценты по старым. Значит, нужен залог в виде баз: «Вот что пришло мне на ум — заполучить территорию, соответствующую британским интересам. Любое (приобретение. — Авт.) на Средиземном море вызовет всеобщую подозрительность, если не выдать его за угольную станцию… Я подумал также о порте на Черном море — но тут могут возникнуть сложности в связи с договором о Проливах…. Если когда-либо будет достигнута свобода проливов для всех народов, овладение Батумом станет благом как для нее (Турции. — Авт.), так и для нас». Не худо заполучить базу и в другом месте: «Командная позиция в Персидском заливе превратится в большую нашу цель, в случае, если Порта потеряет Армению… Если это поддержать посылкой британского флота на Босфор и высадкой десанта на полуострове Галлиполли… без объявления войны России, — то, я думаю, Оттоманская империя выживет, хоть и перестанет быть державой первого ранга, крепкой и независимой», — рассуждал сторонник «незыблемости» Турецкой державы, примериваясь какой бы кусок у нее отхватить. Таким несколько странным путем собирались «оборонять» Индию от «агрессивных поползновений России», подобравшись под самый ее бок.
Оппозиция не доставляла премьеру хлопот; ее лидеры явно работали «на публику», произнося благонамеренные речи, но не связывая рук правительству. В письмах близким Дизраэли давал волю сарказму: «Вчера большая вылазка вигов завершилась провалом устроителей этой стряпни». В. Харкур вытащил кучу бумаг и собрался говорить, «но оцепенел, видя, как все, кроме заядлых любителей скуки, бросились на обед… В понедельник тот же фарс состоится в палате лордов» (леди Брадфорд, 14 мая 1877 г.). Так продолжалось до конца войны. Можно было по пальцам пересчитать людей с именем и положением, у которых хватало мужества не то, чтобы активно противодействовать охватившей страну военной истерии (этого не было), а хотя бы на словах призывать к благоразумию и поддержке. Одним из них был Гладстон. Характерен заголовок его статьи в мартовском номере журнала «Найнтинс сенчери»: «Дорога чести и дорога позора». От правительства требуется терпение и самообладание, а не «размахивание кулаками»; поощрение самого деспотического из правительств в Европе, турецкого, приведет к тому, что, возбудив вражду 80 млн русских, Великобритания добавит к ним 20 млн христиан Османской империи.
Но если написанный Гладстоном в 1876 г. памфлет разошелся тиражом в 200 тыс. экземпляров, то сочиненная им в следующем году брошюра осталась нераспроданной при тираже в 7 тыс. А буйствовавшая толпа выбила стекла в его доме, и почтенному деятелю пришлось запрашивать у правительства охрану.
Время работало на Дизраэли: «Страна наконец-то расшевелилась… Если бы только армейский корпус стоял в Галлиполли!» — делился он радостью с королевой 9 февраля 1878 г. Солидарность с балканцами, мелькнувшая яркой вспышкой в связи с Апрельским восстанием 1876 г., испарилась, не выдержав столкновения с пресловутым «британским интересом». Мирная тенденция не угасла совсем, но проявлялась в робкой, пассивной, отнюдь не бойцовской форме. В парламент поступали сотни петиций с пожеланиями сохранения нейтралитета. Шувалов сообщал о созванном рабочими организациями в Гайд-парке митинге, участники которого были разогнаны толпой шовинистов. Опыт истории учит, что «человек с улицы», «средний британец» легко поддается националистическому угару. Так было во время Крымской войны, Восточного кризиса 1875–1878 г., англо-бурской войны 1899–1902 гг., совсем недавно, когда армада кораблей ее величества отправилась возвращать в колониальное лоно Фолклэндские (Мальвинские) острова. В 70-х годах прошлого века шовинизм настаивался на русофобстве. В течение полувека англичанину внушали ненависть к русским, умело используя естественную антипатию к царизму и отождествляя с ним Россию. Политические демагоги искусно играли на имперской струне, сочиняя небылицы насчет «угрозы» нашествия, будто бы нависшей над Индией. Пресса во главе с негласным рупором правительства, газетой «Дейли телеграф» неистовствовала: замыслы русских «состоят, грубо говоря, в установлении господства над Константинополем и Проливами, в превращении Оттоманской империи в петербургский удел… Коварство России не миновало Австрии, где она стремится распространить славянскую заразу». А посему лучшие аргументы в споре с Россией — «наш флот и наша армия, будь то с союзниками или нет». Негласным для широкой публики барабанщиком истерического оркестра выступала королева: «Ей стыдно за поведение кабинета!»; «О, будь королева мужчиной, она бы задала… трепку этим русским!». Нельзя ли инспирировать в «Дейли телеграф», «Полл мэлл» и других газетах серию статей? Это — из ее записок лично Дизраэли.
17 января она адресовала письмо кабинету: «Мы должны стоять на том, что заявляли: любое наступление на Константинополь освобождает нас от нейтралитета. Неужели это — пустые слова? Если так — то Англия должна отречься от своего положения, отказаться от участия в совете Европы и пасть до уровня державы третьего ранга». 9 февраля в подобном же сердитом послании она пригрозила сложить с себя «тернистую корону».
Апогея треволнения в высших сферах Британии достигли весной 1878 г., когда велись русско-турецкие переговоры о перемирии и мире. Вклиниться в них, — что очень хотелось Дизраэли и Виктории, — не удалось. Александр II на телеграмму своей коронованной «сестры» вежливо, но твердо ответил, — пусть турки соблаговолят обратиться непосредственно к русским командующим в Европе и Азии; у тех имеются соответствующие полномочия на переговоры. При тогдашнем несовершенстве телеграфной связи, часто прерывавшейся, и при склонности посла в Стамбуле Генри Лейрда так «подправлять» информацию, чтобы она повергала адресатов в оцепенение, напряженность достигла высшей точки. Вызрела жестокая для России формула урегулирования конфликта: каждая статья договора между нею и Турцией должна быть представлена на обсуждение и (что не говорилось, но подразумевалось) утверждение держав, участников Парижского конгресса 1856 г. Увы, она опиралась на протокол, подписанный в Лондоне в 1871 г. Горчаков всеми силами пытался отвести угрозу общеевропейского судилища над победителем, — ибо чем иным мог стать конгресс, на котором, по мнению самых отчаянных оптимистов из царского окружения (да и оно оказалось ложным) можно было рассчитывать лишь на поддержку Германии? Старый вельможа выражал готовность обсудить вшестером проблемы, имевшие действительно общеевропейское значение, в первую очередь касавшиеся режима Проливов, заверял, что русские войска не займут полуострова Галлиполли, запирающего выход из Дарданелл (и не запрут таким образом британский флот в Проливах). Его не слушали.
Мрачные тучи, сгущавшиеся на горизонте, побудили правительство и командование спешить с завершением войны. 11(23) января великий князь Николай Николаевич в состоянии растерянности телеграфировал своему брату: «Я употребил все усилия, чтобы действовать по твоим указаниям и предупредить разрушение Турецкой монархии, и если мне это не удалось, то положительно виноваты оба паши, которые не имели достаточно мужества взять на себя и подписать наши условия мира. Войска мои движутся безостановочно вперед. Ужасы, делаемые уходящими, бегущими в панике турками, — страшные». В телеграмме звучала тревога — ведь эдак можно докатиться до Константинополя, который, в плане политическом, занимать было нежелательно в виду непредсказуемости всех могущих произойти осложнений.