Британский лев на Босфоре
Шрифт:
Лишь 21 января (2 февраля) пришла долгожданная весть о прекращении военных операций.
Тогдашние кабинетские голуби во главе с графом Дерби, опасавшиеся открытого столкновения с Россией, считавшие войну с нею бесперспективной, а потому лишенной смысла, не сразу сложили оружие. Своего рода отражением разногласий в правительстве явились таинственные и повергшие всех в изумление эволюции британской средиземноморской эскадры, которая 24 января 1878 г. вошла, по приказу из Лондона, в Дарданеллы, а на следующий день покинула их. Через несколько дней адмирал Хорнби вновь подошел к устью пролива, но, не получив разрешения турецкой стороны, отплыл обратно. 12 февраля, по третьему приказу адмиралтейства, броненосцы миновали еще раз османские сторожевые посты у устья Дарданелл. Умеренные в английском правительстве настаивали на их, так сказать, очередном удалении. Но это было уж слишком. Именно тогда Роберт Солсбери, перебежавший в «лагерь» Дизраэли, заметил: «Если после всего происшедшего флот еще раз вернется в Безикский залив, наше положение
Буря в Лондоне не утихала, и даже усилилась по получении известий о заключении прелиминарного мирного договора в Сан-Стефано, предусматривающего создание единой Болгарии с выходом к Черному и Эгейскому морям. Граф Дерби, как неистребимый миролюбец, был выдворен из кабинета — он выступил против призыва резервов в британскую армию и переброски индийских войск на о-в Мальту, поближе к Турции. В конце марта, в последней своей беседе с Шуваловым в официальном ранге, он сделал прозрачный намек насчет настроений своих теперь уже бывших коллег: сделка возможна при условии предоставления Британии «компенсаций», разумеется, за счет Турции. Сам Дерби считал непорядочным обирать таким путем фактического союзника и клиента (он употреблял более изящные выражения: «Продолжай я оставаться министром, я бы от этого отказался, ибо не считаю честным аннексировать территорию государства, с которым мы не находимся в состоянии войны, но я уже не являюсь таковым»). Шувалову предоставлялась информация для размышления.
Первой реакцией в Петербурге на британский вызов явился приказ царя — занять высоты вокруг Константинополя, господствующие над водным путем. «Опыт учит нас, — телеграфировал Горчаков Шувалову 3(15) февраля, — что слабость континента подстегивает наглость Англии». Затем наступили сомнения и колебания: идти на срыв начавшихся мирных переговоров, только что завязавшихся, и навстречу войне с тремя противниками (ибо к таковым почти наверняка присоединилась бы Австро-Венгрия) Петербург не решился. Не сухопутные силы Великобритании устрашали (она могла выставить два экспедиционных корпуса по 40 тыс. человек), а ее экономическое могущество, практически неистощимые финансы, морская мощь. Она могла атаковать Россию в Балтийском и Белом морях, на Дальнем Востоке, и, наконец, на юге. Сменивший на посту командующего великого князя Николая Николаевича генерал Эдуард Иванович Тотлебен, герой обороны Севастополя, в талантах которого никто не сомневался, советовал соблюдать осторожность. Изгнать англичан из Проливов он считал невозможным из-за нехватки тяжелой артиллерии, единственно способной поразить своими снарядами бронированные чудовища. На Уайт-холл от адмирала Хорнби поступали вести иного рода — он полагал, что при отсутствии на Черном море флота противника он может прорваться к русским берегам.
Так началось длившееся полгода противостояние русской армии и британского флота, а дипломатам были вручены ключи мирного решения.
С кем договариваться? Где прорывать цепь внешнеполитической изоляции? Бисмарк в свойственной ему грубоватой манере, смахивавшей на цинизм, советовал — с австрийцами, «они продадутся дешевле». Но поездка Н. П. Игнатьева в Вену закончилась ничем: Андраши заломил такую цену, что у собеседника закружилась голова. Он требовал согласия на урезание Болгарии, раздел ее на две части, оккупации Боснии и Герцеговины австрийскими войсками, создания благоприятных условий для вторжения венских и будапештских капиталов на Балканы, Игнатьев суммировал свои впечатления от бесед: Австро-Венгрия политические, военные и экономические, могущие сделаться ее достоянием лишь после победоносной войны не только с Турцией и с нашими единоверцами, но и с нами».
Солсбери, который, по словам Шувалова «захватил» портфель Форин оффис после отставки Дерби, контакты у посла налаживались с трудом. Каналы информации о намерениях кабинета с уходом графа Дерби прервались. «Шу» попытался было заполучить неофициальный источник в лице леди Норткот, супруги канцлера казначейства. Посол внезапно ощутил недостаток своего религиозного воспитания. Он и мадам Норткот принялись было за совместное чтение и толкование Библии. Но это богоугодное занятие оборвалось после первого же сеанса — ревнивый муж потребовал его прекратить.
«Шу» возобновил связь с кабинетом с помощью… лошади. Он давно заметил, что во время верховых прогулок в Гайд-парке министры ее величества становились откровеннее, чем в офисах, языки у них развязывались. Сидя в седле, он узнал, что Солсбери непрочь поговорить с ним.
Дизраэли лично собрался в германскую столицу — в последний раз он выступил в роли политического льва. Его намерение сперва даже перепугало сотрудников Форин оффис, предвидевших трудности из-за недостатков в образовании премьера — в конце концов он был начитанным самоучкой. Общепризнанным международным языком тогда был французский. Диззи же, хоть и нахватался кое-чего во время континентальных поездок, изъяснялся, по словам лорда Одо Рассела, на жаргоне бакалейщика. Другой свидетель, присутствовавший при беседе Дизраэли с Шуваловым, спросил последнего, на каком же языке изъясняется англичанин, и был крайне изумлен, узнав, что на французском. В конце концов дело удалось уладить: Дизраэли информировали, будто участники конгресса жаждут услышать речь общепризнанного мастера ораторского искусства на его родном языке. Так произошел первый «прорыв» английского языка в дипломатию.
Произошли и кое-какие другие недоразумения. Так, два старца, Горчаков и Дизраэли, к ужасу своих военных советников, обменялись секретными картами, обозначавшими крайний предел уступок по русско-турецкому разграничению в Закавказье. Но в целом слова Бисмарка: действительности. Брутальная тактика Дизраэли, доводившего (или делавшего вид, что готов довести) дело до разрыва, играла наруку противникам России. Так, после жаркой схватки по вопросу о статусе Южной Болгарии, он идя по многолюдной Унтер ден Линден под руку со своим секретарем Монтегью Корри, во всеуслышание распорядился заказать специальный поезд для отъезда британской делегации. Эта весть мгновенно разнеслась по городу. Последовала послеобеденная беседа с Бисмарком. Оба удалились в курительную комнату. «Думаю, я нанес последний удар своему расстроенному здоровью, но это было совершенно необходимо», — записывал Дизраэли в дневнике, предназначенном для королевы. На другой день из Петербурга пришло согласие на раздел Болгарии на Северную и Южную.
Конгресс довел свою работу до конца. 13 июля был подписан его заключительный акт, — к пагубе для России и ущербу для балканских народов.
В Лондоне Диззи и Солсбери встретили как триумфаторов. Королева возложила на них ордена Подвязки; парламент встретил их овацией. В отчете о конгрессе Дизраэли не остановился перед клеветой на поднявшиеся на освободительную борьбу народы: «Нет слов, чтобы описать обстановку в значительной части Балканского полуострова, занятой Румынией, Сербией, Боснией, Герцеговиной и другими провинциями. Здесь царят политические интриги, непрекращающееся соперничество партий, расовая ненависть, ограниченность враждующих религий и, главное, ощущается отсутствие верховной контролирующей власти, которая могла бы держать эту немалую часть земного шара в состоянии, напоминающем порядок».
Оставим эту сентенцию на совести Дизраэли.
Но другое требует разъяснения — итоги конгресса в целом. Если рассматривать их с позиций истории, — приходишь к выводам, не совпадающим с восторженной оценкой британских шовинистов. «Рухнула доктрина статус-кво, препятствовавшая развитию полуострова, подкреплявшая османскую власть в регионе, доктрина, проводившаяся китами английской дипломатии — Каслри, Каннингом, Абердином, Пальмерстоном, Дизраэли. Несмотря на колоссальные усилия, затрату огромных средств на поддержание на плаву Османской империи, кровопролитную Крымскую войну, доведение кризиса почти до столкновения в 1878 г., сохранить целостность и неприкосновенность султанских владений не удалось. Великобритания резко сузила рамки своих забот до азиатских территорий Турции, взяв за это грабительский куш в виде «добровольной» уступки острова Кипр. Форин оффис отступил от многих позиций. Даже «примиритель» Дерби противился созданию автономной Болгарии, конгресс же санкционировал возрождение Болгарского государства после пятисотлетнего рабства. Р. Солсбери в своем первом циркуляре по вступлении в должность от 1 апреля 1878 г. выступал не прямо против создания Болгарии — это было уже невозможно, — а против предоставления ей выхода к морю; он высказывался также против возвращения России Южной Бессарабии, отторгнутой у нее после Крымской войны, присоединения Батума и некоторых армянских земель. От всего этого пришлось отказаться. Раздел Болгарии на Северную, автономную, и Южную, оставшуюся под властью Порты, продержался всего семь лет. В 1885 г., под нажимом движения как «северных», так и «южных» болгар с искусственным расчленением единой страны было покончено. Вопреки стараниям Дизраэли и действовавшего с ним в одной упряжке Андраши, 1878 год ознаменовался появлением на карте Европы международно признанных, независимых Сербии, Румынии и Черногории, а потому явился важнейшей вехой на вековом пути балканских народов к национальному освобождению.
ИЛЛЮСТРАЦИИ
Виконт ГЕНРИ ДЖОН ПАЛЬМЕРСТОН
Здание Форин оффис, Даунинг стрит Лондон
КОРОЛЕВА ВИКТОРИЯ