Британский лев на Босфоре
Шрифт:
Но внести кое-какие перемены в греко-турецкие отношения, чтобы прекратить мешавший морской торговле, будораживший Европу конфликт, чреватый русско-турецкой войной с ее непредсказуемыми последствиями, было крайне желательно. В письме к членам временного греческого правительства от 1 декабря 1824 г. Каннинг дал им понять, что не отвергнет их просьбы о посредничестве, буде она поступит, и занялся поисками комбинации, приемлемой для Турции (а потому очень умеренной). Только злая нужда могла побудить греков согласиться на столь далеко идущие уступки. Их собрание еще в 1821 г. провозгласило независимость конечной целью революции. В начале 1824 г. Александр I и К. В. Нессельроде направили державам «Записку
Греки отвергли этот компромиссный план, заявив, что их нация достойна независимости.
Но затем для восставших наступила полоса неудач. Их лагерь был ослаблен длительными междоусобицами. Шла ожесточенная борьба между группировками за власть (крупные землевладельцы, с одной стороны, торговая буржуазия и судовладельцы — с другой). Личное соперничество вождей подливало масло в пламень раздоров. И когда султан призвал к себе на помощь своего могущественного вассала, пашу Египта Мухаммеда Али, наступила самая тяжелая и трагическая пора в ходе восстания, длившегося уже пятый год.
В феврале 1825 г. две обученные и вооруженные французами египетские дивизии высадились под Медоном. Командовал ими сын Мухаммеда Али Ибрагим, способный полководец. Египтяне и турки заняли остров Сфактерию, взяли штурмом крепость и порт Наварин; правда, марш на Навплию не удался, но все, что лежало на пути войск, превратилось в руины; «Ибрагим паша… прошел по Морее, предав ее огню, проливая потоки крови. Он жег и разрушал города и села, вырезал обитателей, превращал женщин и детей в рабов…»
В критической ситуации греки стали искать покровителей. В условиях самоустранения российской дипломатии их взоры обратились к Лондону. Осенью 1825 г. греческое правительство Направило в британскую столицу «Акт подчинения», прося корону и кабинет уладить конфликт и установить над страной британский протекторат. Именно тогда и произошла описанная выше беседа Каннинга с греческими уполномоченными, Луриотисом и Орландосом, не оставившая у последних сомнения: Греция на условиях ссоры с Портой Лондону не нужна. Он посоветовал своим собеседникам заняться поисками путей примирения с Турцией. Луриотис и Орландос в тревоге ответили, что греки решились добиться независимости или умереть. Тогда им следует рассчитывать только на себя, — заявил министр.
Чтобы у повстанцев не оставалось иллюзий, была опубликована королевская прокламация о нейтралитете в происходившей на Балканском полуострове войне. Обращение греков в нем обходилось молчанием — кабинет свидетельствовал свою лояльность в отношении Блистательной Порты.
Еще один зондаж насчет возможного прекращения конфликта на Балканах при устранении России и единоличном британском посредничестве был произведен поздней осенью 1825 г., в ходе путешествия Чарлза Стрэтфорд-Каннинга, двоюродного брата министра и его доверенного лица, в Стамбул, куда он был назначен послом. «Бессмысленно полагать, что Грецию можно вернуть к прежним отношениям с Портой», — инструктировал его Каннинг. Подыскать приемлемую для Британии комбинацию и надлежало дипломату.
Поездка Стратфорда растянулась на месяцы — ибо он начал осуществлять свою миссию задолго до прибытия к месту назначения. В Женеве он навестил Иоанна Каподистрию, все еще числившегося российским статс-секретарем, но отстраненного от дел по причине слишком пылкого сочувствия делу греков. В беседе с ним англичанин стал развивать мысли, якобы собственные: «Греция еще не доросла до того, чтобы существовать как свободный и независимый народ; лишь хорошее воспитание может возвысить ее до подобного состояния». А до этого грекам было бы не худо «поставить себя, подобно Ионическим островам, под исключительный протекторат Великобритании».
Каково
В Неаполе Стрэтфорд погрузился на корабль, но снова прервал путешествие у острова Идра. Здесь на борту парусника он встретился с тремя греческими министрами. Когда собеседники упомянули о независимости своей страны как условии примирения с Портой, Стрэтфорд прервал их, сказав, что с подобным предложением обращаться в Стамбул бесполезно. Но разговор на этом не оборвался, и, хотя греки воздержались от формальных обязательств, у дипломата сложилось впечатление, что продолжающаяся борьба и истощение сил побудят их пойти на уступки и согласиться на автономию.
С этим багажом и подробной инструкцией Каннинга Стрэтфорд прибыл в турецкую столицу. Он должен был напомнить Порте, «какие усилия и граничащую с принуждением настойчивость» пришлось употребить Сент Джеймскому кабинету, чтобы «удержать русское правительство и народ… в покое и предотвратить объявление войны… в защиту нации, исповедующей с ними одну религию». Лондон и впредь будет прилагать максимум стараний, чтобы пресечь «воинственные наклонности» русской общественности, однако возможности его не беспредельны. В заключение послу надлежало предложить Порте посредничество своего правительства в улаживании конфликта с греками.
Но до заключительной части инструкции Стратфорд в беседе с реис-эффенди не добрался. Турецкий сановник обвинил его во вмешательстве во внутренние дела империи «коя, волею всевышнего, является свободной и независимой», в стремлении встать между законным монархом и его взбунтовавшимися подданными. Иного решения, кроме полного подчинения опустошенной Эллады, турки не воспринимали.
Надежды Каннинга на то, что удастся ликвидировать конфликт, устранив Россию, рассыпались, столкнувшись с упрямством Порты. Да и российская дипломатия проявляла явное стремление сбросить с себя оковы европейского сотрудничества. Тут уже возникала перспектива иного решения, а именно — в треугольнике Россия — Османская империя — Греция и без «услуг» Великобритании, что внушало Лондону крайние опасения.
Постепенно в Петербурге раскусили тактику Каннинга: глава Форин оффис поначалу с одобрением встречал очередное русское предложение; затем он погружался в раздумья, в ходе которых, — а размышлял он месяцами — у него возникали сомнения, удастся ли уговорить Порту согласиться на предлагаемые меры (принуждение он отвергал с порога).
В 1824 г. появились опасные, с точки зрения Лондона, признаки раздражения Петербурга, высказанные пока еще в очень осторожной форме: послу в Вене Татищеву было предписано доверительно заявить, что лично он, Дмитрий Павлович Татищев, полагает, что Россия может и сама завершить дело, в котором не пожелали с ней сотрудничать союзники. Австрийскому канцлеру Меттерниху было сказано, что его поведение облегчает «отступничество, которое замышляет глава лондонского кабинета». В канун нового 1825 года глава внешнеполитического ведомства К. В. Нессельроде, по предписанию царя, предложил Ливену прекратить всякие переговоры, и даже частные беседы, на греческие сюжеты. Затем последовало подобное же указание представителям в Вене и Берлине. Российская дипломатия явно выходила на путь единоличных решений и самостоятельных действий. «Управлявший Россией с почтовой коляски», по выражению П. А. Вяземского, Александр I, перед последним в своей жизни путешествием, оборвавшимся в Таганроге, распорядился устроить нечто вроде опроса мнений среди ведущих дипломатов: как выйти из тупика на Балканах?