Британский лев на Босфоре
Шрифт:
Пожалуй, это был уникальный жест вежливости со стороны Пальмерстона. Спустя пять лет, при формировании очередного кабинета, послы обратились к премьер-министру В. Мелборну с просьбой назначить статс-секретарем по иностранным делам кого-либо пообходительнее Пальмерстона. Представителям держав часами приходилось ждать у него в передней приема. Британский посол в Париже лорд Грэнвилль однажды просил министра снабдить его новыми инструкциями, ибо не рисковал воспроизвести старые даже в смягченном виде своим французским собеседникам. По словам бельгийского короля Леопольда, излюбленный прием Пальмерстона — наступать ногой на горло контрагента.
Служба в Форин оффис при нем даже отдаленно не напоминала синекуру. Аппарат чиновников насчитывал всего тридцать человек, каждую новую ставку, выражаясь современным языком, приходилось пробивать через парламент, на что уходили годы. Готовя свои речи, Пальмерстон заставлял
Все эти качества обнаружились постепенно; пока же на нового руководителя внешней политики обрушилась масса сложных вопросов: нс утихавшая с 1820 г. гражданская война в Португалии, Польское восстание, революции во Франции и Бельгии. Последняя повлекла за собой отделение Бельгии от Нидерландского королевства. Сент-Джеймсскому кабинету удалось сосватать на престол в Брюсселе князя Леопольда Саксен-Кобургского, супруга рано умершей принцессы Шарлотты и члена английского королевского дома. Начались переговоры с дворами. Дело клеилось с трудом: в награду за свое согласие французы потребовали полосу бельгийской территории. И тут Парижу пришлось услышать слова, непривычные для уха дипломата: «Франция не получит ничего, ни одной виноградной лозы, ни одной капустной грядки…»
На фоне крайнего обострения международной обстановки происходило урегулирование на Балканах и Ближнем Востоке.
Четких взглядов по Восточному вопросу у Пальмерстона к моменту занятия нового поста, по-видимому, не существовало. К его предшествовавшим высказываниям следует отнестись критически: неписаные законы оппозиции предписывают разоблачать правительство, и фрондирующий эм-пи, — каковым лорд Джон стал, покинув партию тори, — им следовал. Под некоторыми своими декларациями 1829–1830 гг. он в более поздние времена вряд ли подписался бы. Тем они ценнее и интереснее: «Ясно как день, что война (русско-турецкая. — Авт.) возникла из-за агрессии Турции, ее поползновений на торговлю и интересы России и на договора…» Британия могла бы, побудив Турцию «сделать своевременные уступки справедливым требованиям, предотвратить войну…» И, как вывод: «Я возражаю против превращения неприкосновенности турецких владений в Европе в вопрос, существенно важный для интересов христианской и цивилизованной Европы» (февраль 1830 г.).
В июне 1833 г., уже в ранге министра, Пальмерстон утверждал нечто прямо противоположное (но с тем же огнем во взоре и глубокой убежденностью в голосе): «Я не побоюсь сказать, что велико для интересов Англии и для поддержания мира в Европе сохранение в качестве независимого государства территорий и провинций, составляющих Оттоманскую империю… Если русское завоевание приведет к христианизации и цивилизации обитателей этих стран, то преимущества — а нет человека, способного оценить их выше, — перевешиваются последствиями, которые повлечет за собой расчленение Турецкой империи…»
Что же произошло за три года?
Случилось многое. На рубеже 1832–33 г. османская держава оказалась на грани краха. Войска могущественного вассала, египетского паши Мухаммеда-Али, захватив Сирию, вторглись в Малую Азию. В декабре 1832 г. великий визирь проиграл битву у Коньи; путь на Стамбул был расчищен.
Султан Мехмед II воззвал о помощи к «неверным». Первым откликнулся царизм: не для того в течение века он расшатывал и ослаблял власть султана, чтобы в одряхлевшее тело империи влилась свежая египетская кровь, и обреченный на смерть, по убеждению Николая I, режим был заменен чем-то новым и, возможно, более жизнеспособным.
Британию ближневосточный кризис застал врасплох. Сомнения одолевали ее государственных мужей: а не поздно ли оказывать помощь Мехмеду? Стоит ли делать ставку на банкрота? Не пора ли сменить клиента на Ближнем Востоке, переманив Мухаммеда-Али от французов?
Превосходная осведомительная служба давала однозначную информацию; повсюду развал, коррупция, архаически отсталая экономика, отсутствие сколько-нибудь упорядоченной системы управления, продажность сверху донизу. Нетрудно собрать красочный букет высказываний насчет гнилости, порочности и обреченности османского режима, причем суждения принадлежат рьяным поборникам статус-кво на Балканах. Вот свидетельство Чарлза Стрэтфорда (1809 г.): «Разрушат эту империю не удары извне или изнутри; у нее прогнило сердце; гнездо коррупции — в самом правительстве». Через тридцать лет Фердинанд Лэм, виконт Бовейл писал о наличии «открытого, бесстыдного вымогательства турецких властей сверху донизу… Где нет понятия о чести и отсутствует чувство стыда — как можно здесь управлять, если не прибегать к силе?» Не преминул вплести свой голос в этот хор и Пальмерстон, отличавшийся язвительностью языка: «Какой энергии можно ожидать от нации, не догадавшейся приделать каблуки к туфлям?» Премьер-министр граф Чарльз Грей считал, что дни Порты сочтены. Влиятельный лорд Холлэнд советовал опереться на Мухаммеда-Али, пока еще не поздно.
Но существовала и другая сторона проблемы: а вдруг Мухаммеда-Али не удастся вырвать из французских объятий? И Средиземноморье превратится во внутренний франко-египетский бассейн? Пальмерстон полагал: «Хозяйка Индии не может разрешить Франции превратиться прямо или косвенно в хозяйку путей в Индию». Сам Мухаммед-Али как политик котировался высоко. Но будет ли он в глазах мусульман (в том числе индийских) законным духовным владыкой, халифом? Более чем сомнительно. Пугал и возраст претендента — за 70 лет. Сына его Ибрагима считали способным военачальником, но не более, к тому же он был склонен к спиртному. Наконец, потрясения в Османской империи были на руку России, их последствия становились совершенно непредсказуемыми и грозными для Лондона.
В сомнениях и колебаниях было упущено время. В британскую столицу прибыл турецкий посол с личным посланием султана. Выяснилось, что оно написано на старотурецком языке, понять который посол оказался не в состоянии, Пальмерстон и его аппарат — тем более. Три недели прошли, пока не разыскали какого-то престарелого испанца, сделавшего перевод. Тем временем протурецкая линия, представляемая Пальмерстоном, возобладала в кабинете; он пришел к выводу о «политической важности с точки зрения европейского равновесия воспрепятствовать расчленению Османской империи». Король Вильям IV направил султану дружеское послание с обещанием не оставлять Высокую Порту в беде и советом идти на уступки строптивому вассалу. Подвигнуть Сент-джеймский кабинет на оказание военной помощи туркам так и не удалось, да, пожалуй, последнему трудно было предпринять что-либо существенное, даже существуй у него подобное желание. Пальмерстон увяз в многочисленных военно-дипломатических комбинациях, в каждой из которых участвовал флот. Одна эскадра блокировала Голландию, побуждая короля Вильгельма к уступчивости в бельгийском вопросе; другая крейсировала у побережья Португалии. Пальмерстон признавался в беседе с X. А. Ливеном: «Великобритании было бы трудно предоставить султану эффективную помощь. Британский флот находится в разных местах, наличных сил едва ли хватит для этого дела». Оставалось ждать развития событий. Ярый русофоб, посол Генри Понсонби отводил душу, проклиная турецкое бессилие: султан Мэхмуд II, по его словам, «набросился на религию, на одежду и на карманы своего народа. Против него все, помимо его миньонов… У султана нет ни армии, ни денег, ни влияния… К нему относятся с отвращением и презрением». По словам видного британского историка Чарльза Вебстера, «…Британия играла в Константинополе жалкую роль, когда судьба султанского трона висела на волоске».
Затаился и Пальмерстон. Не в силах предпринять что-либо, он стал готовить дипломатические батареи к грядущим боям. До X. А. Ливена дошли сведения, что вместе с Ш. Талейраном, предавшим все режимы, которым служил — революционный Конвент, Директорию, Наполеона Бонапарта, реставрацию, — ныне послом Франции в Лондоне — Пальмерстон стал обрабатывать в антирусском духе австрийцев. Представителю Габсбургов было заявлено, что недостойно его страны поддаваться воздействию «полуварварской нации, которую давно пора поставить на место». Талейран ему поддакивал, — Австрия-де играет жалкую роль, плетясь за русской повозкой.
Пока Лондон терял время в колебаниях и интригах, Петербург действовал. В том, что победа Мухаммеда-Али и его утверждение в Стамбуле чреваты возрождением мощи Порты и упрочением ее власти на Балканах, здесь не сомневались.
21 января (2 февраля) 1833 г. Порта в первый и последний раз в многовековой истории отношений двух стран обратилась к России за помощью. Реакция была немедленной и энергичной. Утром 8(20) февраля 4 линейных корабля и 5 фрегатов под флагом адмирала М. П. Лазарева бросили якорь на Босфоре. В конце марта к ним присоединилась вторая морская дивизия. Всего в проливе скопилось 20 кораблей, на азиатский берег высадился десант в 10 тысяч штыков. Затем, сияя улыбками и пленяя всех изысканностью манер, прибыл граф Алексей Федорович Орлов, коему поручено было уладить турецко-египетский конфликт. Внушительный конвой, разбивший лагерь в Ункяр-Искелесси, способствовал успеху его миссии. Вечно подозревавшие Россию в коварстве британцы и французы подтянули свои эскадры в Восточное Средиземноморье. Алексей Федорович объяснил им, что, пока подозрительные паруса будут маячить вблизи турецких берегов, русский десант домой не отправится; ежели же адмиралам придет в голову мысль войти в Дарданеллы, он вызовет к себе на помощь корпус генерала П. Д. Киселева из Валахии. Объяснение показалось убедительным — английские и французские корабли удалились.