Бродский среди нас
Шрифт:
По первому впечатлению, она была интересным, хотя и очень трудным человеком. Пробыла она с нами совсем недолго. Скоро мы поняли, что это была чрезвычайно важная встреча: мы познакомились с женщиной, оставившей громадный след в его поэзии.
Новый год мы встречали у Иосифа с Томасом Венцловой, Андреем Сергеевым и Чертковыми. Мать Иосифа Мария Моисеевна приготовила чудесную еду и выставила свою лучшую посуду и серебро, но сама с нами не осталась – может быть, и к лучшему, потому что за питье принялись весьма серьезно.
Впоследствии, когда я читала трогательное эссе Иосифа о родителях и дошла до
Они родились в мире, ненадолго ставшем свободным, а сформировала их жизнь под Сталиным, жизнь, когда заветными мыслями лучше было не делиться – особенно с отчаянным, безрассудным сыном, которого, видимо, не волновало, как скажутся его поступки на родителях. Для них было нешуточным ударом, когда его приговорили к ссылке, а их самих лишили пенсии и вынудили снова искать работу. Такова была система в Советском Союзе – наказать заодно с нарушителем его семью, и все мы знали, почему родителям не разрешали навестить его в Америке. Наказание все еще действовало, а Иосиф поссорился с влиятельными людьми, которые могли бы добиться отмены запрета.
5
В русском переводе Д. Чекалова: “Вообще они не слишком прислушивались к себе, только когда состарились”.
Мария Бродская была сердечной, умной женщиной. Она очень баловала Иосифа – через год после его рождения отец ушел на войну и вернулся только, когда сыну было восемь лет. Происходила она из Латвии, знала немецкий, работала в самых разных местах (включая лагерь для военнопленных и ленинградскую тюрьму) бухгалтером и переводчицей.
Отец, Александр, был, пожалуй, холоднее, во всяком случае, по моему впечатлению. Вернувшись с войны на Дальнем Востоке (где еще помогал какое-то время китайским коммунистам) офицером флота – вскоре его уволили как еврея, – он был полон решимости привить мальчику дисциплину. Ничего не получалось: Иосифа нельзя было исправить даже битьем.
Жить в комнате, по существу отростке большой родительской, было трудно, но это имело свои преимущества: за квартиру Иосиф не платил, и мать всегда была готова его накормить. В отличие от своих сверстников с постоянной работой, он мог сидеть дома и зарабатывать какой-то минимум переводами.
Под Новый год Иосиф был весел и возбужден, и темы его были: смерть, Сэмюэл Беккет и приехавшая с нами красивая американка. Эта женщина, почувствовав намерения Иосифа, осталась в гостинице, но он решительно желал быть с ней. После нескольких ночных звонков к ней он проводил нас до гостиницы и убедил ее провести остаток ночи с ним. Это было наше первое знакомство с его романтическим напором – и он произвел впечатление.
На следующий день, 1 января 1970 года, мы пошли к Ромасу и Эле, где у Иосифа с Чертковым произошел ожесточенный спор из-за письма Брежневу и об идее справедливости. Чертков высмеивал мальчишеское представление Иосифа, что письмо являет собой важный нравственный акт. Дошло до того, что Иосиф сказал: лучше быть мертвым, чем красным, и что идеи –
А как насчет “не убий”? – спросил Иосиф.
Эта идея убила больше людей, чем любая другая, ответил Чертков и объяснил недоумевающему Иосифу, что имеет в виду Инквизицию и крестовые походы.
Дальше в рубку включились все, и в конце концов Иосиф сказал, что Вьетнам следовало бы превратить в автостоянку, а движение “Власть черным” подавить. Чертков обвинил его в расизме, а Иосиф сказал, что это шутка. (Думаю, он понимал в ту минуту, что окружен людьми, защищающими терпимость. Если бы там был Сергеев, Иосиф не пошел бы на попятный.)
Чертков не дал ему так легко отделаться. Спор этот явно шел у них не в первый раз. Нет, это повторяется слишком часто и слишком настойчиво – какая там шутка, сердито проворчал он. Томас Венцлова, человек менее горячий, вынужден был вмешаться и громко объявил нам, что это просто-напросто студенческие споры.
К сожалению, это было не так. В ходе этих ссор на наших глазах ломалась дружба. Иосиф бывал крайне категоричен и, когда дело касалось советской власти, к терпимости относился нетерпимо. Он был, мягко говоря, несдержан; чудо, что наша дружба не разбилась в самом начале о камни политических разногласий.
Позже, в передней, когда мы уходили, Иосиф, чувствуя, что выглядел не в лучшем свете, сказал Карлу: “И все-таки справедливость важнее, чем все Пушкины и Набоковы. Новые Пушкины и Набоковы в любом случае родятся – а справедливость найдется не всегда”.
В каком-то смысле, это всегда верно, но Иосиф не задавался вопросом, что может означать справедливость для разных людей. Он не был эталоном справедливости, но и мы тоже: все мы были людьми, преданными своим убеждениям, пристрастными и знали это друг о друге.
На крыше Петропавловской крепости
Десятого мая 1972 года мы в комнате у Иосифа. Советское правительство затеяло большую приборку перед визитом президента Никсона, в ожидании завершающих штрихов разрядки. А приборка включает в себя укладку нового асфальта и избавление от диссидентов.
Иосиф обсуждает очередной вариант фиктивного брака. (Женитьба на иностранке теперь у него частая тема. В прошлом году он сделал предложение английской славистке Фейт Вигзел, но тогда предполагался настоящий брак.) Мы против нынешней кандидатки – она кажется неуравновешенной и вполне может не дать ему развода в Америке… Во время разговора раздается телефонный звонок. (Иосиф всегда берет трубку, что бы ни происходило.) Он говорит мало и вешает трубку с растерянным видом.
– Такого не бывает, – сказал он, кратко охарактеризовав отношения советского гражданина с государством.
Объясняет: получил приглашение в ОВИР (Отдел виз и регистрации, среди прочего выдающий выездные визы): не найдется ли у него время зайти к ним сегодня.
Решающую роль в необычном приглашении, я думаю, сыграл визит Никсона. Это было время перемен: в прошлом октябре Сахаров потребовал свободы эмиграции; в январе состоялся суд над диссидентом Буковским, и сейчас по стране идут обыски и аресты.
Мы приехали, чтобы повидаться с Иосифом, и власти об этом знают, потому что они постоянно следили за нами в Москве и продолжают следить в Ленинграде. Возможно, думают, что мы можем способствовать их плану, – и в каком-то отношении они правы.