Бродячий цирк
Шрифт:
— Она сразу пасует перед любым напором. Рвётся, как натянутая бумага.
— Словно маленькая девочка, — подсказывает Анна.
Из фургона высовывается лохматая голова Марины.
— Избегает любого конфликта, — состроив умную мину, говорит она.
Я покивал. Я был рад её видеть, так, что сам с жаром включился в разговор:
— Давайте его устроим! Этот конфликт! Что же тогда будет?
— Девочки не любят скандалов, — поморщилась Мара.
Я и не заметил, что Капитан внимательно нас слушает. Теперь же он яростно замахал руками.
— Нет, нет, ни в коем случае! Что делает маленькая девочка, когда с ней пытаются ругаться?
—
— Устраивает истерику. — Он посмотрел на меня. — Но ты тоже прав. В лучшем случае нас зальёт каким-нибудь ливнем. В худшем — разнесёт к чертям. Провалившийся асфальт, обезумевшие жители. Что угодно.
Я воскресил у себя в голове образ женщины со штукатуркой на лице.
— Мне кажется, она не маленькая девочка.
— И к тому же, любит выпить, — встряла Анна, про которую мы совершенно забыли. — Не зря же здесь так много торгуют спиртным. И торговые точки не закрываются на ночь. Ни разу раньше не видела, чтобы алкогольные магазинчики не закрывались на ночь.
— А их здесь много? — осторожно поинтересовался Аксель. — Ни черта не помню.
— Мы нашли вчера сразу же.
— И что делали? Йо-хо! Ничего не помню. Надо же! — он тряс головой.
— Мы с Костиком пошли спать, а ты остался. Нашёл себе собеседника.
— Какого собеседника?
Аксель хлопал глазами, будто человек, которого только-только растолкали ото сна.
— Кота, — подсказала Анна. — Такого, серого. Ты пил и болтал с ним, а он слушал. И может, что-то отвечал — вот уж не знаю.
Артисты переглянулись. На лице Капитана появилось глупое выражение.
— Я не любитель общаться с котами. Если, конечно, они не занимают меня умной беседой и не составляют приятную компанию, — я от души понадеялся, что нас не подслушивает Луша. — Чем тот кот меня так завлёк? Особенно, если брать во внимание, что больше ничего в этом искусственном городе меня не заинтересовало.
Анна и Костя одновременно пожали плечами. По лицу Капитана было видно, что он что-то пытается вспомнить. Наконец он хлопнул в ладоши объявил:
— Мы никуда не уедем до завтрашнего утра. Ночью выйдем на охоту.
— За котом? — спросил я.
Аксель посмотрел на меня как на идиота.
— Конечно нет. Идите отсыпайтесь. До полуночи ещё достаточно времени.
Тем вечером я вспомнил приют. Мы сейчас словно тогда, в детстве — мальчишки, готовящиеся к ночной вылазке наружу. Сидели на кроватях и тихо ждали, когда заснёт воспитательница. Мерно и старательно дышали. У нас в спальне, как и в любой спальне в этом крыле, был односторонний интерком, который позволял воспитательнице прослушивать комнаты. Очень удобно, если хочешь выучить несколько новых бранных слов, и мы иногда предоставляли нашим пани-воспитательницам такую возможность, подкрадываясь к интеркому и внезапно произнося ругательства над самым микрофоном. После чего требовалось рассредоточиться по этажу, по соседним комнатам, и, слушая неотвратимо приближающийся стук каблуков по паркету, быстро организовать себе алиби.
Несмотря на общую идею, напоминающую концентрационный лагерь, интерком подарил нам много весёлых минут.
Чтобы сбежать на ночную прогулку у нас была разработана целая система. На одной из ветвей старого вяза за нашими окнами было закреплено зеркальце, через которое можно наблюдать за воспитательскими окнами, завешенными красными гардинами. Пани Банши выключала свет строго в десять, в этом, и в этом единственном, пожалуй, нам и нравилась её строгость. Пани Саманта — в десять-тридцать.
После того, как красный свет гас, в головах загорался зелёный. Мы выжидали около пятнадцати минут, вставляли в магнитофон кассету с записью нашего дыхания и сонного бормотания во сне и ставили его поближе к интеркому. И отправлялись на прогулку.
Эта система тоже была не без огрехов. Кассету записали не до конца, и последние двадцать пять секунд приходились на концерт Вивальди с оркестром, на самую его кульминацию, когда звучат трубы и скрипки, и завершается всё протяжным «бом!» литавр. Старые пани подумали, что началась война, и что радио, каким-то образом проникнув в их спальню, решило оповестить об этом их лично. Несомненно, они думали, что «радиоточка» — это что-то такое, что может забежать к тебе в комнату, как таракан. Молодые пани просто-напросто валились с кроватей. Точно так же валились с кроватей и мы, успевшие к тому времени благополучно вернуться с прогулки и позабывшие выключить магнитофон. Кто-то даже писался в постель.
— Помехи, — говорил, тряся головой, напуганным воспитательницам наш старый техник, еврей со звучным именем Карл, и, приблизив обезьянье лицо близко к лицу пани, назидательно выставлял палец. — Блуждающая помеха. Она может блуждать по комнате, по стенам и гардинам, пока не попадёт в провод. Уверен, если вы не будете забывать выключать на ночь свой интерком, всё будет нормально.
Карл всегда был на нашей стороне, наверное, потому, что сам был среди первых, вылетевших из гнезда нашего приюта, птенцов. Мы порой очень жалели, что не могли пригласить Карла в качестве эксперта в разных других областях нашей жизни. Эксперта по заляпанным кашей потолкам в столовой, например. Или затопленным туалетам с плавающими, как комья снега по только оттаявшей реке, комками туалетной бумаги. «Это блуждающая протечка, — сказал бы он. — Это потолочная плесень, а вовсе не каша».
Как-то так само собой получилось, что с наступлением темноты мы все собрались в жилом фургоне. Пошёл дождь, но почти сразу прекратился, смочив уставший за два дня от жары асфальт. Я представил, как женщина с манжетами, развалившись в дачном кресле, вытирает влажной салфеткой лоб.
Город ожил, рычали автомобили, тренькали велосипедные звонки. Дома старались перещеголять друг друга узорами из окон. На самом краю парка очень театрально скандалила молодая пара. Если выглянуть наружу, можно было увидеть там, за занавесом ивовых веток, как девушка размахивает букетом цветов.
Нам всем было не по себе. Электроплитку втащили внутрь. Магазин закрылся, но электричество по-прежнему было с нами. Марина разливала по чашкам чай и мазала маслом бутерброды; от её движений пламя четырёх свечей (всёх, которые мы нашли) трепетало и шипело, как растревоженная гадюка. Анна, отдёрнув с окон шторы, сидела на кровати и переводила поочерёдно на каждого из нас жалостливые глаза. Костя разложил на половину стола схему топливной системы «Фольксвагена» и, подперев кулаками подбородок, ползал по ней глазами, периодически наклоняя чашку с чаем, играющую роль дроссельной заслонки карбюратора, то влево, то вправо. Сам карбюратор расположился под столом и тускло отражал свет от одной из свечей. Аксель молчал вместе с нами стоя у коробки с иллюзиями. Мышика внутрь не пустили, слышно было, как он швыряется под полом.