Бронепоезд 'Гандзя'
Шрифт:
А задачу решили так. Заготовили две длинные тонкие жердины. Одну воткнули в землю у вагона, а другую я поволок в поле. Отойдя шагов на сто, я поставил и эту, затем вынул компас, заметил показание стрелки и, держа компас перед глазами, отправился обратно.
Я шел от одной жерди к другой, или, как говорят, в створе двух вех. Чуть только я уклонялся от створа, меня поправляли голосом с бронепоезда: "Правее!" или "Левее!", потом: "Так держать!" Матрос распоряжался; ему, сигнальщику, это дело
Я шел по прямой линии, и стрелка компаса, понятно, не меняла показания.
Но вдруг стрелка ожила под стеклом и начала поворачиваться, будто желая черным своим носиком нацелиться на бронепоезд.
Я остановился. До бронепоезда оставалось шагов двадцать. Подошел Теслер и объявил, что я уже в магнитном поле.
Я пошел назад, все так же не выходя из створа, и вернул стрелку к нормальному показанию. Это было шагах в сорока от бронепоезда.
– Вот где вы вправе пользоваться компасом, - сказал Теслер.
– Понятно? Ориентируйте заново карту.
Никогда еще меня так не кидало в жар. Подумать только, какую я совершил ошибку!.. По подсчетам, сделанным в вагоне, орудие глядело бы на северо-запад. А настоящая цель-то - на юго-западе!
– Товарищ комбриг!
– вскричал я.
– В первый раз в жизни увидел, что земля вертится!
Теслер посмотрел на меня и улыбнулся моей шутке.
– Командуйте!
Впрыгнув в полувагон, я спрятал карту и компас от дождя. Прокашлялся:
– Орудие к бою!
Все приготовились. К правилу, в помощь матросу, встал один из пулеметчиков.
– По невидимой цели...
Я дал направление, и ребята схватились поворачивать орудие. Хвост лафета легко пошел по намокшему бревну.
– Дождь-то... Он понимает морячка...
– забалагурил матрос.
– Ишь, у правила нам помогает...
Малюга доложил о готовности к бою.
– Сто шестьдесят делений!
– крикнул я.
– Огонь!
Прогрохотало орудие. Тысячепудовый вагон вздрогнул от выстрела и несколько секунд ходил взад и вперед, словно десятичные весы, на которые бросили груз.
Заложили другой снаряд. Третий.
Дождь усиливался. Малюга то и дело протирал стеклышки прицела.
Странно было стрелять сквозь сплошную завесу дождя. Казалось, что снаряды, вылетая из ствола, куда-то сразу без толку проваливаются.
Комбриг прохаживался по вагону, считая вслух выстрелы. Он велел то убавлять, то прибавлять деления, то рассеивать огонь в стороны.
– Довольно, отбой!
– сказал комбриг на сорок пятом выстреле и наклонился над своей картой - так, чтобы на нее не попадал дождь. Свободной рукой он вытянул из кармана карандаш и перечеркнул деревню красным крестом.
– Ну, вот и все!
– Товарищ командир бригады, но что же такое мы все-таки обстреливали? спросил я.
– За что, как говорится, работали?
– поддакнул матрос, вытирая мокрый лоб.
Комбриг
– Этой ночью, - сказал он, - бригада галичан сосредоточила в деревне свои артиллерийские парки. А нам это мешает. Вот мы с вами и распорядились парками по-своему. Только и всего.
Он протянул мне и Малюге руку и кивнул остальным.
– Ну, товарищи, сегодня вы мне больше не понадобитесь. Можете отдыхать. Советую вам использовать будку, она ведь годится не только как точка на карте.
Ординарец подал лошадь, и комбриг уехал. А мы, накинув на орудие чехлы, кубарем выкатились из вагона и побежали в железнодорожную будку.
* * *
Скорее, это был домик: сени, кухня, комната. Поглядели - кругом пусто. Стоит шкаф, дверцы полуоткрыты, внутри одни крошки. У стены железная кровать, но без матраца. А в углу, на месте рукомойника, всего только ржавый гвоздь.
– Что же, ребята, надо хату обживать, - заговорил матрос, деловито обшаривая углы.
– Как это говорится: Робинзоны Крузо в пятницу...
Я шепотом поправил моряка:
– Ты, наверное, хотел сказать: "Робинзон и Пятница"?
Федорчук посмотрел на меня ясными детскими глазами.
– А разве я не так сказал?
– слукавил он и, крякнув, продолжал свой обход.
– Э, да тут, поглядите-ка, живая душа есть!
– И он вытащил из-под плиты кошку. Поднял ее и повернул к себе перепачканной в золе мордочкой.
– Принимай, хозяйка, гостей. Ну, учили тебя разговаривать?
Кошка слабо мяукнула.
– Ну, вот так...
Тут кошку перехватил с рук на руки Никифор. Стал гладить ее, почесал ей за ухом. Та сразу развалилась у него на руках и громко замурлыкала.
– Ишь ты, - осклабился матрос.
– Гости не кормлены, а она сразу же и песни петь. Обожди, хозяйка, с песнями, дай сперва людям обсушиться.
– Возьмем ее, а? Будет жить у нас в поезде, - сказал Никифор, присаживаясь с кошкой на кровать.
– Еще чего выдумал!
– ответил матрос.
– Да эта животина от первого же выстрела так сиганет из вагона, что ее и снарядом не догонишь. Пускай уж она при своем доме остается. Вышибем вот контру, и хозяева сюда воротятся.
Матрос прыгал на одной ноге у порога, защемив другую ногу дверью и стаскивая намокший сапог. Наконец сапог провалился куда-то в сени, а матрос шлепнулся на пол.
Долговязый пулеметчик уже растапливал плиту, усердно поддувая огонь. Он был у нас теперь и за кока. Сонливый парень, но под начальством матроса куда каким проворным стал!
– Обожди слюни-то распускать, - сказал сопевшему коку Федорчук, подвешивая над плитой свои сапоги для просушки. Потом, шлепая босыми ногами, побежал в вагон и принес пучок орудийного пороху - каждая пороховинка с лучинку. Этих лучинок он подсыпал в плиту, и огонь сразу загудел, как от бензина.