Бронепоезд 'Гандзя'
Шрифт:
– Вперед, на выручку!
– кричал я, забывая сразу и боевой порядок, и приказание комбрига: "Не выставлять поезд под огонь!"
Я скатывался со своего холма в вагон, к артиллеристам, и мы с бронепоездом вылетали из-за укрытия в гущу вражеских солдат, били в упор из гаубицы, секли по ним направо и налево из пулеметов.
Но башенный бронепоезд! Едва мы попадали к нему на прицел, как он накрывал нас тучей снарядов. Снаряды у него оказались много меньше наших трехдюймовые, но залп его из четырех
Эти наши вылазки заметил комбриг и галопом прискакал к бронепоезду на своем рослом жеребце.
– Арестую!
– закричал он, вздернув жеребца на дыбы.
– Под суд пойдете! Не сметь выдвигать гаубицу под огонь! Это вам не бронированный поезд, а тыловая орудийная площадка. Извольте это запомнить.
И Теслер, отдав лошади повод, помчался прочь.
Что он сказал? "Не бронированный поезд... Тыловая площадка..."
Ошеломленный, я глядел вслед удалявшемуся Теслеру. Может быть, я ослышался?
Я обернулся и посмотрел на матроса, на Малюгу и на всех остальных в вагоне.
Бойцы, отступясь от орудия, стояли кучкой в стороне.
Они молчали. Так продолжалось несколько минут.
Первым заговорил Федорчук.
– А знаете, братишки, нет худа без добра, - сказал он, подвернув под себя гильзу с порохом и садясь на нее.
– Ведь вот всю эту ночь меня мыслишка кусала: как, мол, ты, Федорчук, назовешь новый боевой корабль, куда тебя, непоседу, опять служба прибила? Думал я, думал - никак. А сейчас названьице само собой мне в голову вошло. Назовем мы, ребята, наш поезд...
– матрос хлопнул себя по колену, - "Тыловой громобой". Согласны? Голосую. Кто против?
Все засмеялись и стали присаживаться кто куда.
Только Малюга не сел. Он сурово взглянул на матроса.
– А я вот что скажу, моряк, - заговорил он, тронув матроса за плечо. Всякой орудии, знаешь, свое место обозначено, все равно как и человеку. Легкая орудия - ей место поближе к позиции. А взять тяжелую орудию - тяжелая всегда отступя от легкой становится. Это уж так, по уставу...
– Тут он прошелся совсем близко около меня и пробурчал в мою сторону: - Забула мати, як детину звати!..
– Кончили разговоры!
– объявил я.
– По своим местам становись!..
Все стали к орудию.
Я опять полез с рупором на свой холм, но тут машинист объявил, что у него вышла вся вода и что если стоять еще, то прогорит топка и паровоз выйдет из строя.
– Отбой!
– скомандовал я.
Я запросил штаб, и мне разрешили сняться с позиции.
Поезд тронулся.
Я забрался в самый конец нашего железного, но уже во многих местах продырявленного вагона. Там я присел на груду сваленных порожних ящиков из-под снарядов.
Надо было собраться
"Что же это такое?
– спрашивал я себя.
– Бронепоезд - и вдруг превратился в тыловую площадку..."
* * *
Остаток дня мы провели на своем разъезде.
Завечерело. Федорчук сварил на костре похлебку, сели ужинать.
За ужином было невесело. Ни разговоров, ни смеха, ни задорной матросской шуточки. И едят-то, гляжу, мои ребята, словно чужое дело делают. Хлебали, хлебали, да так и не опорожнили ведро. Матрос, ворча, выплеснул варево за борт в канаву.
Нет, вижу, так дело не пойдет: потолковать надо с ребятами, разъяснить им наше новое положение, а то они совсем носы повесили.
Я устроил собрание команды.
– Вот что, товарищи, - сказал я.
– Все мы бойцы нашей Красной Армии и люди сознательные. Мы получили от высшего начальства приказ работать на тыловых позициях. Что это значит? А вот что. Возьмем сегодняшний случай: попробовали мы бить нападавших с бронепоезда в упор - и раз, и два, и три выезжали вперед, в последний раз даже в самые колонны их врезались, а много ли толку вышло?
Я помолчал, ожидая ответа, но никто не промолвил ни слова.
– Ну ладно, - сказал я, - давайте разберемся. Мы с одним орудием на открытой площадке, а противник? У него кругом батареи понаставлены да бронепоезд еще вдобавок - видали эту стальную крепость? В этаком пекле выпустишь из гаубицы снаряд-другой и уже оглядывайся, как бы в укрытие поспеть. А чуть замешкался, считай - конец: расшибут и наш полувагон, и гаубицу, и людей всех уложат. Посудите, какой же толк от такой стрельбы? Разве это настоящая помощь бригаде?
Бойцы молчали.
Я продолжал:
– И правильно, очень умно сделал командир бригады, что вовремя нас осадил. Теперь он ставит нас на тыловую позицию. Что это значит? А то значит, что мы из своего тяжелого орудия спокойненько будем крошить петлюровцев метким огнем с дистанции...
– До восьми верст эта орудия берет, - вставил Малюга.
– Ежели только сам наблюдатель...
Я перебил его:
– Вот видите, товарищи: восемь верст. Да к такому орудию любой артиллерист станет с охотой и еще за честь посчитает стрелять из него!
Красноречие мое явно не действовало. Бойцы рассеянно глядели - кто себе под ноги, кто по сторонам, в быстро сгущавшиеся сумерки.
– Да о чем тут много говорить?
– закончил я свою речь.
– Поработаем в тылу, а там, глядишь, и опять на передовую угодим. Всякое бывает...
Брать слово никто не пожелал, и я объявил собрание закрытым.
Бойцы начали расходиться. И вдруг заговорили пулеметчики. Заговорили шумно, все сразу, так что ничего нельзя было понять.
Наконец они уступили слово своему отделенному Панкратову.