Бросок на выстрел
Шрифт:
– Вы, пожалуйста, доложите своему шефу, что я пришел, – попросил я секретаршу.
– Не учите меня, – огрызнулась она. – Я сама знаю, что мне следует делать.
Собрав в стопку какие-то бумаги, она встала со своего места и, не постучав, прошла в кабинет шефа. Выйдя оттуда минут через пять, села на свое место, стала неспешно перекладывать какие-то бумажки на столе, явно затягивая время, и только после этого нехотя произнесла:
– Проходите, вас ждут.
– Спасибо, – сказал я и, поднявшись, подошел к двери Ионенко. Стукнув для приличия пару раз в дверной косяк, глуховато отозвавшийся, открыл дверь и произнес: – Разрешите?
– Проходите, – раздалось в ответ.
Я, решительно переступив порог, сразу представился:
– Меня зовут Аристарх Русаков. Вы мне назначали встречу на…
– Я помню, помню, – не поднимая глаз, не дал мне договорить исполнительный директор. – Простите, что заставил вас ждать, но когда вызывает начальство, то, сами понимаете, надо к нему идти. Как говорится, тут не до разговоров…
– Да, я понимаю, – участливо произнес я. – Можно присесть?
– Да, конечно, – поднял, наконец, голову Ионенко и указал ладонью на кресло возле стола: – Присаживайтесь.
– Спасибо, – ответил я и достал диктофон: – Вы не против?
– Нет, это же ваша работа, – покосившись на диктофон, произнес Геннадий Викторович. – Что ж, спрашивайте.
Это «что ж, спрашивайте» исполнительный директор произнес тоном приговоренного к повешению, и у меня не осталось никаких сомнений в том, что его отлучка по вызову начальства была связана именно с моим предстоящим появлением и что он не только «готов» отвечать, но даже отрепетировал свои ответы. Это меня немного обескуражило, и я решил кардинально отступить от своего первоначального плана беседы с Ионенко и малость поимпровизировать.
– Ну, во-первых, хочу поблагодарить вас за то, что вы позвонили мне тогда в четверг, – начал я свою импровизацию. – Вы поступили совершенно правильно. Любой российский гражданин, став, пусть и не по своей воле, свидетелем тяжкого преступления, обязан проявить сознательность и объявить о свершившемся преступлении…
Геннадий Викторович быстро сморгнул и удивленно посмотрел на меня. Не знаю, сыграно было удивление или оно действительно имело место, но все было вполне достоверно.
– Вы о чем это сейчас говорите? – недоуменно спросил он.
– Как о чем? О вашем четверговом звонке, – пояснил я.
– Кому? – Его удивлению, кажется, не было границ (в нем явно умер Станиславский).
– Мне, – удивленно ответил я, стараясь не переиграть.
– Когда? – снова спросил он, заморгав глазами.
Я опять ответил, с еще большим чувством:
– В прошлый четверг. Неужели подзабыли?
– Я вам не звонил, – преодолев замешательство, произнес Геннадий Викторович. – Я и вашего телефона-то не знаю. Собственно, и к чему он мне?
– Да? – пристально посмотрел я на него.
– Разумеется, – ответил он.
Так или иначе, но с толку господин Ионенко был сбит. И я решил брать быка за рога:
– Ну, значит, я все-таки ошибся. А вашему водителю Левакову вы зачем звонили во вторник вечером?
– И Левакову я не звонил, – ответил Геннадий Викторович и добавил: – По крайней мере, во вторник вечером.
– А когда звонили?
– Да я уж и не помню, – пожав плечами, ответил Ионенко.
– То есть когда вы звонили своему водителю последний раз, вы не помните, – констатировал я тоном школьного учителя. – А когда вы его видели последний раз – это вы помните?
– Вот это помню. Это было во вторник двадцать шестого августа, – как по заученному, проговорил Ионенко.
– А в котором часу?
– Вечером, когда Василий отвозил меня домой…
– А точнее?
– В седьмом часу вечера. Он привез меня домой, и я его отпустил.
– А когда он за вами обычно заезжал, чтобы отвезти на службу? – поинтересовался я.
– Всегда в четверть девятого. Это было незыблемое правило, и мне совсем ни к чему было ему звонить и предупреждать об этом.
– Понятно, – кивнул я. – А скажите, вы ничего не заметили в поведении или состоянии вашего водителя Левакова в прошедший вторник? Ну, может, он нервничал, был подавлен, зол, к примеру, или, наоборот, весел… То есть не было ли чего-то необычного в его поведении?
– Все было как всегда. – Геннадий Викторович сделал вид, будто припоминает события вторника, хотя следователь наверняка задавал ему такой же вопрос, и он на него уже отвечал, причем так же, как теперь мне. Вообще, в его поведении было нечто настораживающее, хотя, если бы меня сейчас спросили, откуда у меня появилось такое ощущение и на чем оно основано, я ничего вразумительного ответить бы не смог… Его можно назвать шестым чувством.
– А как о человеке вы можете что-нибудь сказать о Василии Левакове? – попросил я.
– Конечно. Василий был очень исполнительным и обязательным, на него всегда и во всем можно было положиться…
– Это все? – с удивлением посмотрел я на исполнительного директора риелторского агентства.
– Ну, что еще… Семью свою он еще очень любил, – не сразу произнес Ионенко. – В смысле, сестру и брата.
– И мог сделать для них все, что угодно?
– Ну, не знаю, о чем вы говорите, – не сразу ответил Геннадий Викторович. – И потом, откуда мне, собственно, знать, мог Леваков сделать для своей семьи все, что угодно, или не мог? В конце концов, он был простым…
– …водителем, а вы исполнительным директором крупной компании, и точек соприкосновения, кроме служебных, у вас было мало… – закончил я вместо Ионенко последнюю фразу. – Так?
– Примерно так, – сдержанно согласился со мной Геннадий Викторович.
– А вас не смущало, что он сидел за разбой?
– Нет, не смущало, – ответил Ионенко, как мне показалось, с некоторым вызовом. – Оступиться раз в жизни может всякий…
– Леваков оступался дважды, – произнес я как бы между прочим.