Бросок на выстрел
Шрифт:
– Давайте завтра. Как только рассветет, так и выйдем.
– Как скажете, – произнес Иван Николаевич. – Вот, устраивайтесь в охотничьем домике. Там все условия. Ночевка стоит полторы тысячи с носа. Устроит?
– Вполне.
– Ужин в восемь…
Иван Николаевич жил один. Правда, по должности имелся еще помощник егеря, но я его не видел.
Когда мы со Степой расположились в доме, мне пришла в голову мысль, что не зря все-таки людей тянет на охоту и рыбалку. Это ведь сегодня не столько промысел, сколько возможность побывать на природе, слиться с ней на время, потешить еще не совсем отмерший
Когда мне удавалось иногда выбраться к кому-нибудь на дачу, настоящую, где-нибудь в лесу, подле большого пруда или полноводной реки, я всегда чувствовал себя так, словно вернулся домой. Словно все то, что оставалось у меня позади, в городе, было ненастощим, надуманным. Ритм жизни подле таких мест как-то заметно замедлялся, время тоже переставало мчаться с немыслимой быстротой, напряжение куда-то пропадало, и душа наполнялась желанным покоем. Еще день-два, и меня переставали донимать комары, я становился частью природы, своим среди деревьев, травы, неба и даже роев мошкары. Голову наполняли исключительно «правильные» мысли, в речах появлялась мудрость, которой мне всегда крайне недоставало в городе. Наверное, нечто подобное происходит и с другими людьми, поэтому и бросают они на выходные свои городские квартиры и нескончаемым потоком машин устремляются на природу за город, в свои и чужие сады и дачи.
Успокоение я почувствовал уже вечером, когда, плотно отужинав, мы со Степой сидели под навесом летней кухни и дружно молчали. А в нескольких метрах от нас темнел лес, полный загадок и звуков, которых никогда не услышать в городе.
Даже трудно сказать, о чем я думал этим вечером. Как-то обо всем сразу и вместе с тем ни о чем. Но над всем этим отчетливо висело желание: хорошо бы бросить все и поселиться на опушке леса в домике с печью или камином. Ходить на охоту и рыбалку, добывая себе таким образом пищу. Никуда не торопиться и не мельтешить, обеспечивая для себя жизненные блага, которые по большому счету ничего и не стоят по сравнению с этим душевным покоем, который охватывает тебя, когда ты смотришь на реку или пламя костра и слушаешь ночные звуки и дыхание леса…
Я не помнил, как уснул. А когда в шесть утра нас со Степой разбудил Иван Николаевич, сказав, что пора бы собираться в лес и что чай уже стынет, я чувствовал себя каким-то обновленным, отдохнувшим и невероятно спокойным, словно за плечами был месячный отпуск, а не всего-то единственная ночь, проведенная в тиши…
Мы съели по толстому бутерброду с большим куском мяса, выпили по кружке чая и отправились к Афонькиной протоке. Лес уже пробудился ото сна и жил своей обычной жизнью: шелестел верхушками деревьев, похрустывал под нашими ногами сухими ветками, звонко отзывался дробным стуком дятла, деловито отыскивающего в коре деревьев жучков-паучков.
Мы шли гуськом: впереди егерь Семенов, за ним я, за мной – оператор Степа. Время от времени он включал камеру и снимал наши затылки, тропу и лес. Ибо дело свое знал…
Шли мы молча. Да и о чем говорить? Так и прошли все эти километры до Афонькиной протоки, что соединяла два небольших болотистых озерка, куда, по сведениям Ивана Николаевича, и отправился в пятницу пропавший охотник Сергей Степанович Востриков.
– Ну вот… Пришли, – объявил Семенов, снимая с плеча рюкзак. – Вот она,
– А почему протока называется Афонькиной? – поинтересовался я.
– Здесь в пятидесятые годы прошлого века пропал сельский дурачок Афоня, которого местные жители звали Афонькой.
– То есть как пропал? – спросил я. – И не нашли?
– Да темная вышла история, – задумчиво произнес Семенов. – Мне мать рассказывала, что пошел он как-то в лес грибы собирать и не вернулся. Три дня его всем селом искали. И вот у этой самой протоки нашли его корзинку, полную мухоморов и поганок. И следы. Его и еще чьих-то босых ног. Очень больших. Надо полагать, и человек был крупный. Из сельчан ни у кого такой огромной стопы не было. Весь берег протоки был в следах Афоньки и этих босых ног. Как будто Афонька бежал от кого-то, а этот, с большими стопами, гнался за ним. У самой воды следы обрывались. И все. Ни Афоньки, ни этого босого. Так вот Афонька и пропал. А к протоке его имя прицепилось. Теперь она уже официально зовется Афонькиной. На карту занесена.
– Интересно, – произнес я. – Выходит, этот босой Афоньку с собой куда-то утащил?
– Ничего больше не известно, – отозвался Иван Николаевич. – Говорю же, темная история… Обратных следов ведь не нашли. Искали по берегам, вниз и вверх по реке, нигде ничего!
– А скажите, – задал я новый вопрос, – охота на кабанов… Она как происходит?
– Да по-разному случается, – ответил егерь. – Например, Востриков выходил охотиться на ночь, когда у кабанов самая кормежка. Знал, где они кормятся, устраивал лежку, ждал, когда придет стадо, медленно и осторожно подходил к нему с подветренной стороны, пользуясь шумом, который они производят, когда кормятся, и стрелял.
– А что за ружье у него было?
– Карабин «Сайга» с оптикой.
– Серьезное оружие, – заметил я.
– Это да, – кивнул Семенов.
– А у москвичей какое оружие было?
– У них тоже было отличное оружие. У их старшего имелся самозарядный карабин «Беркут», а двое остальных имели самозарядные «винчестеры», – ответил Иван Николаевич. – Эти предпочитали, как я понял, скрадывать зверя на лежках, днем, когда кабаны спят. В это время к ним можно подойти метров на двадцать…
– А как определить, кабанье это место или нет? – поинтересовался я.
– Это просто, – посмотрел на меня егерь, как мне показалось, со снисхождением. Потом огляделся и поманил меня к одинокой ели. Когда мы подошли, он спросил: – Что вы видите?
– Ничего, – ответил я, осматривая дерево.
– Вы не туда смотрите, – заметил мне егерь. – Вниз смотрите, на землю.
Я опустил взгляд: у корней ели почва была изрыта.
– Это кабаны?
– Так точно.
– Значит, Востриков охотился на жирующего зверя, а москвичи – на спящего? – уточнил я.
– Да, – не раздумывая, ответил Иван Николаевич.
– А где кабаны предпочитают спать?
– Ну, к примеру, вон там они могут устроить себе лежку, – указал егерь на заболоченную и заросшую невысоким кустарником низину недалеко от протоки.
– А откуда их можно взять?
– Ну, скажем, вон из тех зарослей орешника, – произнес Иван Николаевич, указал на кусты метрах в тридцати от низины.
Я прошел к кустам, спрятался за ними, а потом осторожно отвел ветви и стал смотреть в сторону низины. Она просматривалась почти вся, и если бы в моей видимости оказался кабан, его вполне возможно было подстрелить даже мне, не говоря уж об опытном охотнике.