Брожение

Реймонт Владислав

— Отец очень болен? — спросила она робко, после продолжительного молчания.

— Да.

— Может быть… — Она не договорила — ее охватил страх.

— Нет, он жив, но сошел с ума, — ответил он с грубой прямотой, скрывая свое раздражение.

— Гони что есть духу! — крикнул он кучеру.

Сани так заносило, что Янка, боясь вывалиться в снег, ухватилась за руку Витовского. Она умоляюще смотрела на него, но он молчал, сдвинув брови. Страх с новой силой охватил ее. Во всем виновата она: последняя ссора

убила отца. Ей стало так тяжело, что слезы хлынули из глаз. Она плакала, не замечая этого. Она все смотрела, смотрела в заснеженную даль и душой была уже в Буковце.

— Разве слезы помогут? Вам нужны силы, — сказал, повернувшись к ней, Витовский.

— Отец… отец… — беззвучно повторяла Янка, и боль все сильнее сжимала ей сердце; она плакала тихими слезами отчаяния.

Мутная ночь окутала окрестности. Спокойно, без шелеста падали на землю тяжелые хлопья снега, словно хотели засыпать мир, росла угнетающая тишина, в которой, словно усталые птицы, кружились мысли Янки, тщетно разыскивая себе место для отдыха.

— Не плачьте, со временем боль сама утихнет и горе пройдет, — сказал Витовский и так близко нагнулся к ней, что обдал ее своим дыханием. Янка вздрогнула, взглянув в ту глубину, откуда светились его зрачки.

— Там, в этом синем просторе, в этом океане небытия, мы утонем все, все, и ни один атом нашего яне уцелеет. Так хочет бог. Таков закон. Душа сильна сознанием — это панцирь против мук. Не плачьте. Над смертью не смеются, но и не плачут: от нее никто не уйдет; а впрочем, ваш отец еще не умер.

Она не ответила, только помчалась душой в пространство, туда, куда он указал, и холодное дыхание ужаса коснулось ее. Его голос звучал, будто с того света, будто говорил не он, а сама смерть. Янке стало страшно.

— Не плачьте, — повторил он уже мягче, чувствуя, что ее охватывает лихорадочная дрожь. Янка ниже опустила голову, и жгучие, горькие слезы упали на его руку, поправившую на ней шубу. Он отпрянул, словно обожженный.

— Гони быстрей! — крикнул он и смолк.

Хлопья снега падали все реже и реже. Из серой мглы стали показываться звезды; с полей вдруг подул резкий ветер, заклубил снежную пыль и с гулом умчался в лес.

— Больше мужества! Если мы понадобимся, помните, что наш дом и мы в вашем распоряжении, — сказал он, когда Янка вышла у станции. Она поблагодарила его; он поцеловал ей руку и уехал.

Новая служанка встретила Янку равнодушно, только Рох, обнимая ее колени, со слезами пролепетал:

— Ох, барышня, замучила его хворь, замучила, видать тут уж и конец ему будет.

Янка прошла прямо в комнату отца и вскрикнула в страхе, увидев его покрытый ссадинами бритый череп; все лицо его было разбито, на глазах — повязка.

— О боже!

— Тише! — сказал доктор, который вошел следом за Янкой. — Отец ваш только недавно

заснул. Выйдем отсюда.

Они вышли в гостиную. Там был Гжесикевич. Он молча подошел к Янке и с чувством поцеловал ей руку.

— Вы так добры, — взволнованно проговорила она, глядя на его похудевшее, измученное лицо, на котором мелькнул луч радости.

— Тише! Нам лучше перебраться в столовую, больной слишком близко.

— Вы должны непременно с дороги отдохнуть. Уже поздно, третий час.

— Нет, нет, я посижу около отца до утра, может быть ему что-нибудь понадобится.

«Вы немедленно пойдете спать. Я сам позабочусь об отце», — поспешно написал доктор на бумаге, успев уже надеть свой респиратор.

— Хорошо. Я чувствую себя очень усталой, у меня страшно болит голова. — Она сжала виски руками и грустно посмотрела на Анджея.

— Спокойной ночи, — произнес он, взяв ее за руку.

— Скажите, а завтра вы… — заговорила она с усилием.

— И завтра и всегда; моя жизнь принадлежит вам, — сказал он просто.

Нервы Янки не выдержали: она села и расплакалась. Он поцеловал ей руку, поцеловал ее наклоненную голову поцелуем, полным преданности и любви, и уехал.

У нее не хватило сил подняться, не хватило сил даже поблагодарить его за неслыханную доброту; Янка, не вставая, с глазами, полными слез, взглядом проводила его до двери. Затем она посмотрела на доктора, который молча расхаживал по комнате, проверяя, по обыкновению, окна, двери, форточки. Строго глянув на нее, он жестом дал понять, что время ложиться в постель. Но Янка ничего не замечала. Она чувствовала себя смертельно усталой, а к этому прибавлялось еще мучительное раскаяние, смешанное с благодарностью к Анджею. Все это так расстроило ее, что она плакала, плакала, даже не замечая слез.

Где-то по лесу мчались сани. Далекое эхо колокольчиков пробилось сквозь стекла и ворвалось в томительную тишину комнаты, пропитанной запахом карболки.

«Зачем он уехал?» — думала Янка, немного придя в себя и посмотрев в окно на побелевшую от снега землю и синее звездное небо. Она вся съежилась от пронизывающего холода и страха.

Она поднялась, набросила платок, собравшись заглянуть к отцу, но доктор преградил ей дорогу.

— Он спит, — прошептал доктор, снимая респиратор. — Вам тоже пора.

Она покорно пошла к себе.

— Я боюсь, — прошептала она тихо, вернувшись обратно.

— Чего?

— Не знаю, со мной творится что-то такое, в чем я сама не могу разобраться. Меня тревожит какое-то мрачное предчувствие. Мне страшно: я боюсь тишины, боюсь темноты, боюсь одиночества. Мне почему-то кажется, что если я останусь одна, случится что-то ужасное. Говорите, доктор, говорите, — умоляла она его.

— Нервное возбуждение, и больше ничего; вам надо выспаться, и все пройдет.