Брусилов
Шрифт:
Приводя в своих воспоминаниях этот эпизод, Брусилов подчеркивает, насколько чутки бывают в военное время военачальники к боевым отличиям. Тут же он характеризует Деникина: он «всегда старался заставить своих соседей порядочно поработать в свою пользу, дабы облегчить данную им для своей дивизии задачу; соседи же его часто жаловались, что он хочет приписывать их боевые отличия себе» — любопытное свидетельство об одном из будущих вождей русской контрреволюции.
Обращает внимание характеристика Брусиловым и другого генерала — в скором будущем главы донской контрреволюции Каледина: «Он был человеком… чрезвычайно молчаливым и даже угрюмым, характера твердого и несколько упрямого, самостоятельного, но ума не обширного, скорее узкого, что называется, ходил в шорах. Военное дело знал хорошо и любил его…» Далее Брусилов сообщает, что по его представлению Каледина назначили командиром 12-го корпуса, и «оказалось, что командиром корпуса он уже был второстепенным, недостаточно решительным…». По мнению Брусилова, с командованием корпуса Каледин хорошо справиться не мог.
Удержать Луцк не удалось. Когда обнаружилось, что враг собирается взять реванш и сосредоточивает силы против правого фланга 8-й армии, командование фронта потребовало отвести войска от Луцка на реку Струбель и устроить там засаду силами 30-го корпуса. Брусилов пытался доказать надуманность и неисполнимость этого маневра, но его возражения не были приняты во внимание. Подчинившись, Брусилов отвел войска. Из засады, конечно, ничего не вышло.
Это был один из образцов неумелого руководства военными действиями, обнаруженных русским командованием в 1915 году. Подобных примеров было много, и неудачи русских войск в том году, несомненно, имели одной из причин и неудовлетворительность руководства операциями.
Не помогли и перемены в высшем командовании. Великий князь Николай Николаевич был смещен и назначен наместником на Кавказ. Должность верховного главнокомандующего царь решил исполнять сам. По общему единодушному мнению, это было крупной его ошибкой. Если великий князь как верховный главнокомандующий оставлял желать лучшего, то Николай II, по мнению Брусилова, «в военном деле решительно ничего не понимал», и взятое им на себя звание можно было считать «только номинальным, за него все должен будет решать его начальник штаба».
Начальником штаба верховного главнокомандующего стал М. А. Алексеев. Брусилов был высокого мнения об этом генерале и считал, что «в качестве начальника штаба у настоящего главнокомандующего он был бы безупречен, но у такого верховного вождя, за которого нужно было решать, направлять его действия, поддерживать его постоянно колеблющуюся волю, он был совершенно непригоден, ибо сам был воли недостаточно крепкой и решительной». Кроме того, Алексеев не был придворным человеком, ему эта среда не нравилась, а приходилось противостоять самым разнообразным влияниям и интригам, наполнявшим придворную жизнь.
В целом, считал Брусилов, «принятие на себя должности верховного главнокомандующего было последним ударом, который нанес себе Николай и который повлек за собой печальный конец его монархии». Можно не согласиться с категоричностью этой оценки, но несомненно, что персона Николая II, его влияние на массы, и прежде всего солдатские и крестьянские, сильно упало, когда с его именем как верховного главнокомандующего стали связывать не только все неурядицы в тылу, но и поражения на фронте.
Были реорганизованы и фронты, их теперь стало три: Северный, Западный и Юго-Западный; командовали ими соответственно Н. В. Рузский, А. Е. Эверт и Н. И. Иванов. О последнем из них уже говорилось, Эверт был фигурою такого же ранга, и лишь Рузский в целом соответствовал назначению. Каково же было удивление и негодование буквально всей России, когда вскоре Рузского на посту главнокомандующего Северного фронта сменил А. Н. Куропаткин, которого все, и вполне обоснованно, считали одним из главных виновников позорного поражения в русско-японской войне. Но Куропаткин был ловким придворным и, главное, имел поддержку императрицы, а ее мнение для Николая II значило гораздо больше, чем мнение опытных, умелых и умных (если таковые попадались) администраторов и военачальников.
Вскоре после вторичного оставления Луцка 8-й армией царь пожаловал на Юго-Западный фронт. В Ровно, где располагался тогда штаб 8-й армии, он приехал с Ивановым. Свитские чины очень боялись появления вражеских аэропланов, которые действительно довольно аккуратно бомбили станцию. Но в этот день небо было покрыто низкими тучами, и визита «таубе» не приходилось ждать. Кроме того, Брусилов приготовил 8 самолетов, и они не допустили бы германских авиаторов к станции, на которую прибыл августейший гость.
На этот раз царь приехал с наследником — цесаревичем Алексеем, мальчиком-подростком очень болезненного вида, одетым также в военную форму. Выслушав рапорт, Николай спросил:
— Далеко ли до противника?
— Фронт находится верстах в 25, государь. Только что сформированная 100-я дивизия, которую вашему величеству угодно осмотреть, сосредоточена в 18 верстах отсюда…
Немного помедлив, Брусилов добавил:
— Считаю своим долгом предупредить ваше величество, что место сосредоточения дивизии в обычное время подвергается воздействию вражеской тяжелой артиллерии. Поездка все же представляется мне ныне безопасной, поскольку в тумане неприятель стрелять не станет: без корректирования стрельбы немцы зря снарядов не тратят.
На автомобилях поехали к месту смотра. Царь вместе с наследником обошел войска, пропустил их мимо себя церемониальным маршем. Затем он поехал еще ближе к фронту и осмотрел перевязочный пункт для тяжелораненых. И вновь Брусилову до боли бросилось в глаза, что царь, теперь верховный главнокомандующий, не умеет говорить с солдатами, а потому они не испытывают того подъема духа, ради которого и проводятся подобные смотры.
Но еще большее неудобство и даже возмущение испытывал Брусилов от поведения главнокомандующего фронта: несколько раз за этот день генерал Иванов предлагал командующему 8-й армией от имени армии обратиться к царю с просьбой принять орден святого Георгия 4-й степени в знак того, что он побывал в зоне артиллерийского обстрела. Брусилов категорически отклонил это предложение, считая для себя неудобным обращаться с такой просьбой, и советовал сделать это самому Иванову, поскольку он старший по званию. Главкоюз попытался возложить это поручение на командующего 39-м корпусом, но генерал Стельницкий, видимо тоже не склонный к подхалимству, счел за благо куда-то скрыться, и найти его не смогли.
Орден царю тогда не вручили, но вскоре Иванов собрал при штабе фронта георгиевскую думу под председательством Каледина, и дума решила преподнести Николаю II боевой орден. Известно, что против этого возражали другие главнокомандующие, а также Николай Николаевич, поскольку «отличия» Николая II не подходили под статус ордена. Царь орден принял и с удовольствием носил его. Так генералу Иванову удалось угодить императору. Поговаривали, что делал он это неспроста: генерала не слишком-то ценили в Ставке…
Осенью 1915 года на русском фронте наступило затишье, кампания заканчивалась. Она принесла России тяжелые поражения и утраты: русские войска вынуждены были оставить Галицию, Польшу и Литву. Велики были и людские потери армии: с начала войны они составили 3400 тысяч человек, из них 312600 убитыми и 1548 тысяч пленными и без вести пропавшими. Это были самые тяжелые потери среди армий всех воюющих держав.
И все же австро-германское командование не добилось цели, поставленной в начале кампании: русская армия не была разгромлена, и Россия не была выведена из войны. Более того, теперь русский фронт отвлекал гораздо больше сил противника, чем в 1914 году. В сентябре 1915 года против России действовало 116 пехотных и 24 кавалерийские дивизии, тогда как против Франции и Англии — 90 дивизий. На Восточном фронте число германских дивизий возросло против 1914 года в 4 раза (с 17 до 65 пехотных дивизий). А. М. Зайончковский совершенно справедливо утверждал: «В 1915 году русский театр был главным театром мировой войны и обеспечил Франции и Англии передышку, которая была широко ими использована для достижения конечной победы над Германией».