Брусилов
Шрифт:
Этой осенью буржуазные политические деятели демонстрировали свою активность и показной патриотизм к месту и не к месту. В Ставку одна за другой направлялись записки критического содержания. Так, 28 членов Думы и Государственного совета подали в Ставку записку, в которой требовали внушить всем начальствующим лицам недопустимость бездумного «расходования людских жизней».
Справедливая с точки зрения абстрактного гуманизма постановка вопроса была в данном случае настолько притянута за уши и настолько отдавала толстовством в худшем смысле этого понятия и демагогией в прямом смысле, что даже и Брусилов, очень внимательно относившийся к земству, к «общественным деятелям», после ознакомления с запиской счел необходимым отметить с недоумением: «Наименее понятным считаю пункт, в котором выражено пожелание бережливого расходования человеческого материала в боях, при терпеливом ожидании дальнейшего увеличения наших технических средств для нанесения
Да, Брусилов по-прежнему был оптимистом и считал возможным не только продолжение войны, но и достижение победы. Это мнение он неоднократно высказывал. Теперь на Юго-Западном фронте один за другим появлялись иностранные корреспонденты: беседа с главнокомандующим, войска которого достигли таких успехов, считалась сенсацией на Западе [24] . Корреспонденту «Таймс» Брусилов заявил: «Война уже выиграна союзниками, хотя невозможно еще определить, сколько понадобится времени, чтобы убедить неприятеля, что дело, из-за которого он залил кровью Европу, безвозвратно потеряно…» Примечательно, что Брусилов считал возможным говорить: «Россия еще далеко не достигла зенита своей мощи, к которой приблизится лишь в будущем году, когда у нее будет огромнейшая и прекраснейшая армия…»
24
О Брусилове буржуазная пресса на Западе писала нередко самые нелепые вещи: откуда, мол, в России, этой варварской и дикой стране, мог взяться выдающийся полководец, если в армиях Запада таковых что-то не видно. Вот что писала в октябре 1916 года с самым серьезным видом солидная швейцарская газета: «Не только в Европе, но главным образом в Америке распространяются самые дикие слухи о происхождении этого русского полководца, руководящего операциями против Галиции. Русского ли происхождения генерал Брусилов? Отнюдь нет. На основании упорнейших слухов он первоначально носил имя сэра Гектора Мак-Дональда и принадлежал к родовитой английской аристократии. В 1903 году дуэль на Цейлоне принудила его покинуть службу в рядах английской армии, а жена его вышла замуж за другого…» Далее этот «осведомленный» источник сообщал, что будто бы в русско-японской войне Брусилов участвовал на стороне японцев, затем реорганизовывая китайскую армию, а уж потом был приглашен на службу в Россию!
Та же нота прозвучала в беседе Брусилова с корреспондентом «Дейли кроникл»: победа держав Согласия обеспечена, война может окончиться в 1917 году…
В этой же беседе Брусилов счел необходимым указать: «Необходимо, чтобы боевые действия армий держав Согласия были вполне объединены друг с другом. Надо, чтобы все союзные армии наступали в одно и то же время. Это ускорит окончание войны».
Союзное командование как раз и мучилось над этой проблемой.
Основные положения будущей кампании были обсуждены сначала на межсоюзнической конференции в Шантильи 2(15) — 3(16) ноября. Решили, что к весне будущего года союзные армии подготовят совместные и согласованные операции. 21 ноября (4 декабря) генерал В. И. Ромейко-Гурко [25] довел до сведения главнокомандующих фронтов результаты конференции в Шантильи и предложил им представить соображения о плане кампании. Мнения разделялись. Н. В. Рузский (он командовал теперь Северным фронтом) и А. Е. Эверт считали более выгодным наступать севернее Полесья.
25
В. И. Ромейко-Гурко, командующий войсками Особой армии, временно замещал Алексеева, отбывшего в Крым на лечение.
Брусилов представил ответ 1(14) декабря 1916 года. По его мнению, результаты наступления Юго-Западного фронта оказались менее удачными потому, что противник, не будучи связан на других своих фронтах, имел возможность сосредоточить против войск Брусилова достаточно сил и в конце концов их остановить. Поэтому, писал главкоюз, резкий, полный переворот в ходе войны в пользу союзников можно произвести при следующих непременных условиях: 1) наступление всех союзников на всех фронтах должно вестись одновременно, чтобы возможно крепче связать противника везде; 2) форму наступления надо избрать ту, которая была применена им, Брусиловым, летом 1916 года. «Такой образ действий, — заключал Брусилов, — сулит наибольшие успехи и только он может опрокинуть и перевернуть все самые точные расчеты наших врагов».
Генерал-квартирмейстер Ставки А. С. Луковский представил свой проект; основной задачей он считал нанесение удара на Румынском фронте. Но это не исключало необходимости активных действий Северного и Юго-Западного фронтов.
17–18 (30–31) декабря 1916 года в Ставку вновь собрались военные руководители русской армии. Брусилов приехал в Могилев с начальником штаба С. А. Сухомлиным (Клембовский по представлению Брусилова был назначен командовать 11-й армией).
Встретились сначала все за завтраком у царя. Брусилов не видел его с весны; Николай II был очень сух. Даже и для генерала Брусилова, человека, сделавшего так много для славы армии, которую царь номинально возглавлял, у Николая не нашлось ни одобрения, ни приветливых слов.
После завтрака начали заседать. Царь был еще более рассеян, чем на предыдущем совете, даже зевал, в прения не вмешивался, а ведь спор был оживленным. Предложения Ставки, поддержанные Брусиловым, встретили оппозицию Эверта и Рузского. Так как генерал Гурко не имел авторитета, сравнимого с авторитетом Алексеева, а царь в дискуссию не вмешивался, то план кампании фактически не был выработан.
К тому же на другой день Николай оставил спорящих генералов и поспешил в Петроград: за день до этого, 16 декабря, там был убит Распутин, что повергло императрицу в смятение и горе. Царь спешил к ней. Знать, судьба армии, исход войны, о которых шла речь на совещании военачальников, и, следовательно, будущее династии Романовых имели для него меньшее значение по сравнению с гибелью Распутина. Вот здесь чувства царя были искренними.
Прощаясь, он сказал Брусилову:
— До свидания, скоро буду у вас на фронте.
Больше Брусилов его не видел.
Совещание оставило у Брусилова еще более тягостное впечатление, чем предыдущее: «Не знаю, как другие главнокомандующие, но я уехал очень расстроенный, ясно видя, что государственная машина окончательно шатается и что наш государственный корабль носится по бурным волнам житейского моря без руля и командира».
И все же надежда на лучший исход не покидала еще Брусилова, он старался поддерживать ее и у окружающих. Вот что говорил главнокомандующий в штабе фронта на встрече Нового, 1917 года:
— Сегодня мы встречаем, господа, третий Новый год в эпоху великой войны.
1914 год, в котором она началась, был для нас исключительно благоприятным. Мы тогда наступали чрезвычайно удачно и продвинулись далеко в глубь вражеской территории.
Следующий, 1915-й, явился годом тяжелых неудач, повлекших за собой известные печальные события. Но мы стойко и мужественно выдержали тяжелое испытание, выйдя из него еще более сильными, чем были.
Истекший год я считаю хорошим годом, так как он положил предел успехам противника и показал, что злобный враг уже значительно ослаб…
И на новогоднем вечере Брусилов высказал свою уверенность в близкой победе. Закончил он свою речь довольно характерным для себя суждением:
— Все народы признают, что есть лишь один общий бог, сотворивший вселенную. Немцы же говорят, что их бог особый — их «старый, немецкий бог». Так как такого бога нет, то я полагаю, что эта едва ли не сам сатана. Мы и боремся именно с этим сатанинским богом…
(Поясним тут в скобках: последнее место в брусиловской речи гораздо более характеризует самого оратора, нежели народ германский. Древний и высококультурный народ этот, разумеется, никакому «сатанинскому богу» не служил, хотя, обманутый своими правителями и преданный желтыми социал-демократами, дал втянуть себя в неправую войну. Ссылка на сатану говорит лишь о мистицизме, свойственном Брусилову в ту пору, и он ошибался, как все мистики, ища темные силы мира совсем не там, где они на самом деле действовали.)
В заключение, как и положено в таких случаях, следовала здравица: «Да здравствует государь император! Да здравствует святая Русь! Ура!»
Пришел 1917 год. Он не стал для России, как предполагал Брусилов, да и многие другие, годом победы в войне. Но и для России и для всего человечества год 1917-й был рубежом новой эры.
ВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ
Предчувствовал ли Брусилов приближение революции? Видимо, если и предчувствовал, то неосознанно, как наступление чего-то очень страшного, гибельного для армии и России. Не надо забывать о монархистских убеждениях генерала русской армии, и они, без сомнения, были искренними. Но в то же время от его внимательного и опытного взора не могли ускользнуть пороки царизма, так наглядно обнаружившиеся в годы войны и сказавшиеся на ее исходе. И все же Брусилов считал невозможным для генерала заниматься политикой. Не принадлежа ни к какой политической партии, он был поглощен лишь одной идеей — довести войну до победного конца, так как считал кайзеровскую Германию лютым и непримиримым врагом России и всего славянства.