Брусилов
Шрифт:
12(25) марта Брусилов доносил военному министру: «Чрезвычайно разноречивые сведения, сообщаемые различными путями, захватывают ныне не только тыл действующей армии, но доходят и до боевых линий. Бороться против огромного наплыва в войска всякого рода воззваний и проникновения антимилитаристской пропаганды очень трудно. Для ограждения армии от беспорядков нужны спешные неотложные меры…» В качестве такой меры Брусилов предполагал учредить при штабе фронта и в каждой из четырех армий комитеты «из общественных организаций», которые и вели бы пропаганду за войну «до победного конца». В заключение Брусилов сообщал, что им «принимаются все меры к сближению офицеров с солдатами».
Но не только недостижимое
— Вся русская армия перешла на сторону нового правительства и по-прежнему твердо стоит перед противником. Для того чтобы армия могла выполнить свой долг перед родиной, — успешно разбив врага, победоносно закончить войну, — необходимо совершенно не волновать ее дальнейшими гражданскими неурядицами и не затягивать политических раздоров. Армия должна знать только одно правительство. В ней до момента окончания войны не должно существовать никаких партийных и политических споров, которые неизбежно действуют на нее деморализующе…
Тут же генерал приводил примеры столь беспокоящей его «деморализации». Но отгородить армию от событий в стране, от ее бурной политической жизни было невозможно, и уже в ближайшие недели Брусилов убедился в этом.
Тем временем фигура выдающегося полководца привлекала внимание буржуазных политиканов, желавших использовать популярность Брусилова в своих целях. Гучков, став главой военного и морского ведомств, уволил и сместил с постов до 60 процентов лиц высшего командного состава армии. Это должно было обеспечить Временному правительству надежное руководство армией.
Временное правительство очень осторожно выбирало верховного главнокомандующего. Великий князь Николай Николаевич, покорно присягнувший новому правительству, не успел доехать с Кавказа до Ставки, как был смещен с поста. После некоторого колебания Временное правительство решило остановить свой выбор на М. В. Алексееве. Иного мнения держался Временный комитет Государственной думы. 18(31) марта Родзянко послал Гучкову письмо, в котором давался нелестный для Алексеева отзыв и выражалась уверенность в том, что он не подходит для поста верховного главнокомандующего.
Охарактеризовав восприятие армией событий Февральской революции, Родзянко заявлял: «Для меня совершенно ясно, что только Юго-Западный фронт оказался на высоте положения. Там, очевидно, царит дисциплина, чувствуется голова широкого полета мысли и ясного понимания дела, которая руководит всем этим движением. Я имею в виду генерала Брусилова, и я делаю из наблюдений моих при многочисленных своих поездках по фронту тот вывод, что единственный генерал, совмещающий в себе как блестящие стратегические дарования, так и широкое понимание политических задач России и способный быстро оценивать создавшееся положение, это именно генерал Брусилов». Вторым наиболее способным военным деятелем Родзянко считал А. А. Поливанова. «Эти два — выдающиеся государственные умы, поставленные во главе нашей доблестной армии, с придачей им тех помощников, которые ныне существуют, — умные, знающие и уважаемые генералы Клембовский и Лукомский, — и составили бы то ядро военного верховного командования, которое единственно, с моей точки зрения, способно вывести страну и армию из бедственного положения…»
На следующий день Временный комитет Государственной думы специально рассматривал вопрос о верховном главнокомандующем и постановил: «Признать:
1) что в интересах успешного ведения войны представляется мерой неотложною освобождение генерала Алексеева от обязанностей Верховного главнокомандующего;
2) что желательным кандидатом на должность Верховного главнокомандующего является генерал Брусилов…»
Но назначение Алексеева
Подавляющее большинство ответов, поступивших 21–22 марта (3–4 апреля), было благоприятно для Алексеева. Только командарм-5 М. А. Драгомиров отозвался скептически: «Вряд ли генерал Алексеев способен воодушевить армию, вызвать на лихорадочный подъем, использовать освободительное движение». Н. В. Рузский ответил уклончиво: «По моему мнению, выбор верховного должен быть сделан волею правительства». Брусилов же телеграфировал: «По своим знаниям подходит вполне, но обладает важным недостатком для военачальника — отсутствием силы воли и здоровья после перенесенной тяжелой болезни».
Брусилов уже и в первые недели после революции фигурировал в качестве кандидата на этот пост. Примечателен сам характер назначения. Он в значительной степени напоминает метод, который употребляли солдаты на митингах при выборах комитетов. Таким было положение в русской армии весной 1917 года.
Тем временем близился срок, избранный еще при старом режиме для начала военной кампании на фронте. Но думать о наступлении в ближайшие недели и не приходилось. 18(31) марта в Ставке было проведено совещание, которое пришло к выводу, что русская армия не сможет начать наступления в согласованный с союзниками срок — во второй половине апреля. Более того, высказывалось мнение о необходимости вообще отказаться от наступательных действий.
По этому поводу Ставка запросила мнения главнокомандующих фронтов. Главкосев Н. В. Рузский считал целесообразным ограничиться обороной, но главнокомандующие Западного и Юго-Западного фронтов были сторонниками активных действий. Они считали, трудно понять, на каком основании, что чем быстрее войска будут втянуты в боевую работу, «тем они скорее отвлекутся от политических увлечений». Брусилов телеграфировал в Ставку: «Сегодня на Военном совете всех командиров фронта под моим председательством единогласно решено: 1) Армии желают и могут наступать; 2) Наступление вполне возможно. Это наша обязанность перед союзниками, перед Россией и перед всем миром; 3) Это наступление избавит нас от неисчислимых последствий, которые могут быть вызваны неисполнением Россией ее обязательств, и попутно лишит противника свободы действий на других фронтах… 7) Армия имеет свое мнение, мнение Петрограда о ее состоянии и духе не может решать вопрос; мнение армии обязательно для России; настоящая ее сила здесь, на театре войны, а не в тылах».
В данном случае суждение Брусилова было, несомненно, ошибочным: именно ко мнению Петрограда прислушивалась с каждым днем не только страна, но и армия, и будущее России решалось в тот год не на фронте, а главным образом в тылу.
Через два дня (20 марта) Брусилов прислал в Ставку рапорт, в котором подробно мотивировал положение телеграммы. Не отрицая сложности операции, Брусилов все же полагал, что «нам не следует отказываться от принятого и уже проводимого в жизнь плана действий; мы должны атаковать противника, так как это единственный выход при создавшейся обстановке. При обороне мы будем непременно разбиты, ибо противник легко может прорвать наше расположение в любой точке, — и тогда мы все потеряли…» Мнение Гучкова о неустойчивости войск Брусилов считал преувеличением. Характеризуя настроение войск на своем фронте, он даже называл его «отличным» и утверждал, что «все хотят и ждут наступления».