Брусилов
Шрифт:
Прошло еще два дня, а резолюции съезда все не было. 12 июня Брусилов по прямому проводу вызвал Керенского, настаивая на немедленном приезде. Начальник кабинета военного министра (Керенский был занят — в Таврическом дворце уговаривал делегатов съезда) успокаивал Брусилова: «Резолюция будет вынесена сегодня или завтра… К нам уже прибывало немало делегаций с фронта от частей… Все они уехали в общем удовлетворенные, но это показывает, что для верности приезд туда на место самого министра с резолюцией солдат и рабочих… совершенно необходим».
Только прикрываясь авторитетом съезда, могло Временное правительство погнать солдат в наступление. Поскольку эсеры и меньшевики
Уже тот факт, что такой вопрос, как начало стратегической операции, безусловно требующий строжайшей тайны, обсуждался громогласно с трибуны и в печати, решался голосованием, уже сам этот факт предвещал мало хорошего. Теперь же Керенский посещал участки ударных армий, произносил громовые речи на митингах, и места этих посещений усердно и точно отмечались на разведывательных картах германского генерального штаба. О внезапности удара и говорить не приходилось.
За истекшие с момента назначения на пост военного министра полтора месяца Керенский разработал целую систему «оздоровления» армии путем выпуска воззваний, приказов и поездок с агитационными речами — на них бывший адвокат больше всего рассчитывал, и вся его военная деятельность, в сущности, к ним и свелась. Во время таких поездок Керенский говорил перед солдатами только на одну тему — о необходимости наступать. Мотивировалась эта необходимость обычно желанием помочь союзникам, а кое-где Керенский призывал солдат идти вперед, на проволочные заграждения, еще и потому, что «там нас ждет земля и воля…». Вся буржуазная печать пела дифирамбы Керенскому, не жалея эпитетов для этого «героя».
Меньшевикам и эсерам удалось помочь буржуазии и принудить войска к наступлению. В. И. Ленин писал, что «свою задачу правительство могло выполнить лишь потому, что ему поверила, за ним пошла армия. Пошла на смерть, веря, что жертвы ее приносятся во имя свободы, во имя революции, во имя скорейшего мира» [30] .
16(29) июня артиллерия Юго-Западного фронта открыла огонь по позициям австро-венгерских войск. В тех же местах, где осенью 1916 года затухло наступление Брусилова, вновь началась серьезная операция. Она, пожалуй, превосходила прошлогоднюю по величине сил и, уж конечно, по количеству введенной в дело тяжелой артиллерии.
30
В. И. Ленин.Полн. собр. соч., т. 32, с. 366.
Наступало четыре армии (с севера на юг): Особая, 11, 7 и 8-я. Главный удар наносили 11-я и 7-я армии. Подготовка, казалось, была самой тщательной: в полосе протяженностью в 100 верст удалось сосредоточить 52 пехотные и 8 кавалерийских дивизий; их поддерживало 1114 орудий. Значительным было массирование сил и средств: до 2–2,5 дивизии и 30–35 орудий на версту фронта. Русская артиллерия выглядела грозной силой. Управление ею было полностью централизовано, при подготовке к наступлению применялись новейшие методы разведки. На участках прорыва русские войска превосходили противника по людям в три раза, по артиллерии — в два. Не было недостатка в боеприпасах — положение резко изменилось даже в сравнении с 1916 годом, не говоря уже о 1915 годе.
Брусилов, теперь верховный главнокомандующий, не был стеснен, как за год до того, указаниями Ставки, он, казалось бы, мог проявить всю мощь своего стратегического таланта. Но наступление было обречено
18 июня (1 июля) 1917 года после двухдневной артподготовки, сровнявшей вражеские окопы с землей, 11-я и 7-я армии перешли в наступление. Первые два дня они имели тактический успех, были захвачены 2–3 линии окопов противника. Но вскоре продвижение замедлилось: войска стали обсуждать приказы и митинговать. Попытки возобновить наступление не дали результатов.
Но неожиданно для командования успех пришел в полосе 8-й армии, той самой, которой двадцать месяцев командовал Брусилов. Теперь ее возглавлял Л. Г. Корнилов. Начав наступление 23 июня (6 июля), ее войска прорвали оборону противника южнее Станислава, а через два дня — севернее этого города. Появились трофеи — 48 орудий и пленные — 7 тысяч человек. 27 июля был занят Галич, на следующий день — Калуш. 8-я армия наступала там же, где и три года назад, в августе 1914-го…
Главнокомандующий фронта А. Е. Гутор и Брусилов попытались использовать успех 8-й армии, решив укрепить ее соединениями 7-й армии, но для продолжения наступления боеспособных частей уже не было, они отказывались выходить на позиции.
Это обстоятельство побуждало Брусилова к действиям, которые с неизбежностью должны были привести его в лагерь контрреволюции. 24 июня он телеграфировал Львову об ухудшении состояния войск 5-й армии на Северном фронте, где «благодаря агитации, идущей с тыла и главным образом из Петрограда, многие части отказываются занимать позиции и категорически высказываются против наступления. Во многих частях настроение крайне возбужденное, а в некоторых полках открыто изъявляют, что для них, кроме Ленина, других авторитетов нет». Брусилов просил помощи для борьбы с «агитаторами ленинского направления» и заключал, что «оздоровление в армии может последовать только после оздоровления тыла, признания пропаганды большевиков и ленинцев преступной, караемой как за государственную измену, причем эта последняя мера должна быть проведена не только в районе действующей армии, но должна касаться и тыла…».
Однако верховный главнокомандующий не обладал реальной властью и возможностями. Когда 12-я и 13-я сибирские стрелковые дивизии 7-й армии отказались выступить на фронт и собрались уходить на отдых в тыл, расформировать их командование просто не могло, и главковерху пришлось увещевать солдат: «Я всегда считал 7-й Сибирский корпус выдающимся, отличным и чрезвычайно опечален, что он осрамил себя перед всей Россией. Неужели вы, офицеры и солдаты 12-й и 13-й стрелковых сибирских дивизий, оторвались совсем от ваших доблестных полков и более не хотите принадлежать к русской революционной армии? Неужели вы более не дорожите званием боевых товарищей? Неужели вы не дорожите свободой и замарали неповиновением ваши красные знамена и плюнули на великие слова: свобода, равенство и братство? Я, ваш старый и до сих пор любивший вас главнокомандующий, не могу и не хочу этому верить…»
Но чем мог грозить Брусилов неповиновавшимся сибирским стрелкам? Он писал о лишении их гражданских прав, прав участия в выборах, лишении земельных наделов. Эти угрозы имели малый вес по сравнению с овладевшим солдатами непреодолимым желанием: хватит войны, пора домой, делить помещичью землю!
Генерал Брусилов явно не сознавал, что путь, на котором он стоит, ведет к контрреволюции. 26 июня (9 июля) на заседании Совета, где присутствовали Керенский, Брусилов и Лукомский, один из членов Совета обратился к Брусилову: