Брусника созревает к осени
Шрифт:
Вторым по важности событием, наверное, было появление в Дергачевской школе новой десятиклассницы – подружки Славки Мосунова и Кирки Канина – Катерины Первозвановой.
Теперь Верочка – Фарфоровая Куколка издали, из-за тюлевой занавески с тоской смотрела на троицу, называя их про себя пьяницами и гуляками. Кроме того, для неё стало ясно, что Славка втюрился в эту выскочку и нахалку Первозванову. И как Славка не может понять, что она просто делает вид, что он ей нравится, а сама за любым побежит. Вон с Вовкой Свистуновым на танцах выкаблучивалась.
И Кирка тоже около неё. Даже на заборе написал углём «Катерина», а у неё, наверное, в её Калининграде кавалеров – пруд пруди.
Но
Ещё до начала учебного года в Дергачах все узнали Катерину. Одни считали её хвастушей и всезнайкой, другие в общем-то девчонкой неплохой, компанейской. А её программное заявление: «Я по психотипу лидер, подчиняться не люблю и не буду» дошло даже до дебелой богатырши Изы Метелевой, ходившей в лидерах и заводилах в школе и на торфах. Иза Метелева хмыкнула, выслушав своих наперсниц, и сказала:
– Это мы ещё посмотрим. Не таких ломали.
Про Изу соседи говорили:
– Полностью копию с матери сняла: могутна, говорит этак же, матюгами, да и рожи – одинаковы.
По своей могучей стати Иза больше походила на учительницу, чем на ученицу, особенно со спины. Чувствовала она себя вполне взрослой и сильно тяготилась школой и учением. В откровенную минуту даже заявила, что сразу после десятого выйдет замуж и сходу нарожает детей. Может, трёх, а может, даже пятерых. Никто не сомневался, что именно так и поступит она, потому что у матери с отцом было шестеро детей. И все девки. В этом женском царстве отец чувствовал себя забитым, растерянным и загнанным существом. Командовала всем мать и, конечно, Иза переняла её ухватки и гоняла сестёр как сидоровых коз, да и отцу доставалось в горячую минуту: тогда летели матерки, которые были в обиходе в этой семье. И вообще, их разговор больше походил на ругань, чем на нормальную речь. Но когда другие люди замечали это, Метелевы удивлялись: нормально говорим.
Остальные предпервосентябрьские события были, наверное, не столь значительны. Официальная власть в слитом десятом классе была предоставлена Нюсе Колодкиной – высокой очкастой примерной девочке, кандидатура которой на пост старосты была единогласно одобрена учителями. Нюся всегда была старостой, отвечала учителям, кто отсутствует в классе, объявляла ребятам об изменениях в расписании уроков, была примерной всегда и во всём. Кроме того, она выпускала стенгазету «Наша жизнь». Номера этой газеты огромные, метров пять в длину – не меньше. Нюся писала их на обратной стороне обоев. Вывесив газету, наблюдала издали за реакцией читателей. Хотелось, чтоб похвалили. И её хвалили.
Нюся тайком писала стихи и печатала их в стенгазете под чужой фамилией Лодкина, но все знали, что это Колодкина и псевдоним переиначили на «Лодкина и К?». Её стихи о дружбе, о светлом будущем, о весне, которая считается порой любви. Но о любви Нюся тоже очень осторожно писала, а то не дай бог кто-то заподозрит аналогии.
Подругой Нюси была Юлька Гракова, бледная, невзрачная девчонка с острым носиком. Но как раз Юлька была, наверное, упорнее и твёрже любого из учеников 10-го, слитого из двух девятых «а» и «б». Жила она в дальней деревне Гулины, где была школа-восьмилетка, и обычно всё учение заканчивалось после восьми классов. Разъезжались гулинские парни и девчонки по ГПТУ, ухитрялись поступать в техникумы, на худой конец задерживались до армии в своём колхозе. А Юлька, глотающая на ходу не только художественную литературу, но и статьи Писарева, Добролюбова и Белинского, решила окончить среднюю школу, чтоб поступить в университет на философский факультет. Хотя шансов ровно никаких у неё не было. Жила в Дергачах она у одинокой тётки-пенсионерки – материной сестры Таисьи Васильевны, помогала ей по дому, топила печь, приносила воду, а та давала ей за это угол. Юлька заполняла полстенгазеты сильно умными статьями, которые никто не читал, потому что они были очень учёные.
Видно, родители не могли давать Юльке денег, поэтому питалась она скудно. Сидела на картошке, капусте, которые привозила из дома. Бледная, худая, но неуступчивая и задиристая она умела настоять на своём. На её вопросы не могли порой сразу ответить даже самые искушённые в науках учителя.
– Мудришь, Гракова, – обрывали её обычно, чтобы не попасть впросак. Даже Фефёла не смогла ответить на её вопрос, почему историк Василий Ключевский сказал, что история ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков. Откуда она это взяла?
С каникул возвращалась Юлька Гракова с очередной подросшей сестрой, чтоб устроить и её в Дергачевскую школу. В конце концов, оказались в Дергачах три бледных недокормленных сестры. Они в перемены облепляли Юльку, а она, серьёзная и строгая, поучала их, как надо себя вести. Они звали её «няня», видимо, потому что Юлька со всеми ними тетёшкалась дома, качала в зыбке, садила в «дупло» и таскала на закрошках.
У Юльки была поразительная, почти феноменальная память. Когда её вызывали к доске, она вдруг превращалась из сутуловатой бледной замарашки в гордую решительную ораторшу, на щеках выступал румянец, глаза загорались, и она звонко и отчётливо начинала доказывать учителю то, что он знал давным-давно, а иногда и то, чего слыхом не слыхивал.
Третьей подружкой Нюси и Юльки была Танька Бугрова – вовсе несуразное, какое-то квадратное сутулое создание, которую называли Обрубок. Танька начиталась всяких приключенческих книг и мечтала стать геологом. Она уже сейчас возилась с какими-то камнями и гальками, пытаясь найти в них полезность. Жила она уже в будущем. Вечно ходила в спортивном замызганном костюме и в сапогах. Школьная форма сидела на ней как-то сикось-накось. Щуря близорукие глаза, она, наверное, видела не свой посёлок Дергачи-Торфяной, а скалистую тайгу, по которой пробирается она с киркой-обушком и роется в породе для того, чтобы найти залежи золота, нефть или даже алмазную трубку. И совсем не учебными книгами был забит её портфель, а сочинениями Ивана Ефремова, Владимира Арсеньева и всякой другой литературой, которая была доступна только её пониманию.
Беспечное легкомыслие олицетворяли двойняшки Сестренницы Нелька и Тамарка Топоровы, которым всегда было весело. Если фразу начинала одна, то заканчивала другая. Видимо, и мозги у них были одни на двоих, потому что думали одинаково.
Неразличимые, неотличимые, улыбчивые, в одинаковых белокурых кудряшках они всегда готовы были на невинный обман и хитрый розыгрыш. Если в школе появлялся новый учитель, то обязательно отвечать вместо Нельки выходила Тамарка и наоборот. Класс покатывался от смеха.
Когда Славка учился в третьем классе, Сестренницы разыгрывали его, называя себя по-разному, то Нелей, то Тамарой, пока Славка не разглядел, что у Нельки на шее есть родинка, которой нет у Тамарки.
А в восьмом уже были предложения серьёзные:
– Хоть бы, Славка, пригласил на свидание. Мы близняшки, но не сиамские, будем приходить по одной. Ты только не спутай.
– Тьфу на вас, – говорил Славка.
Но дома они тихонечко распределили между собой обязанности. Если одна пасла козлуху, то другая доила её. Коза у них была вреднючая, и они назвали её Файкой по имени директорши школы, от которой им перепадало за проделки. Но вряд ли директорша знала об этом, если ей, конечно, не рассказала дочка Светка Ямшанова. Светка ценила свой авторитет. Она была комсоргом класса.