Будь честным всегда
Шрифт:
— А вечером опять то же самое?
— Если останется; а нет — так сидят да слюни глотают.
— Так это чугуны носили на копьях?
— Нет, это другое… Те, у кого родители жили далеко и не могли присылать еду, привозили провизию с собой; ни почты, ни поездов тогда не было, и если какой-нибудь господин Кёльчеи или Кенде из Сатмара определял своего сына учиться, то ехал господский сынок в повозке, запряженной волами, и вез с собой мер десять пшеницы, гороха, чечевицы, окорока. Нанимали стряпуху, и она готовила, но только одно блюдо в день. На каждый день недели —
— Ой, как интересно! — воскликнул Бесермени.
— Ну, вам бы интересно не было, — сказал Надь. — Ведь тот, кто не был богат или плохо учился, не получал ничего, кроме жилья, а милосердные горожане по очереди присылали бедным ученикам горшок каши.
Все засмеялись.
— Так вот и стали собирать пожертвования — в ноябре ученики обходили весь город и просили подаяния.
— Ух! Ну и собачья жизнь!
— Правда, и давали тогда охотнее, потому что горожане гордились учениками коллегии — ведь те пели им песни, танцевали с девушками, а если был пожар, помогали ломать дома. Что вы смеетесь? Не думайте, что гасили, как пожарники! Брали в руки герундии — так в шутку называли большие жерди, их сейчас можно увидеть в Публичной библиотеке, — и если горел один дом, то, чтобы не загорелись соседние, ломали у них крыши.
— Вот забавно!
— Но ведь в Дебрецене никогда не было воды. А знаете, сколько лет бурят артезианский колодец? Уже пробурили семьдесят метров, а воды все нет. Все камень. Любой бур ломается. Вот и говорят, что в Дебрецене тоже есть горы, только они под землей.
Миши засмеялся: он уже это слышал в прошлом году у Тёрёков, но принял тогда за шутку.
— Воду кухарке и пекарю приходилось в то время возить издалека в больших бочках, и угождать нужно было им, а не профессорам. Каждый год в честь кухарки сочиняли оду и записывали ее на окороке на долгую память.
Странно было слушать эти рассказы, сидя в уютной, теплой комнате, где даже с отоплением не было хлопот, и невозможно было себе представить события тех далеких времен.
— А учились как?
— Старшие ученики, граверы, делали учебные пособия для младших.
— Да, граверы были, это факт. Я тоже читал о студентах-граверах. Хорошая была наука, — сказал Лисняи.
— В то время это могло считаться наукой, но сейчас и тогдашний профессор провалился бы на экзаменах.
Раздался звонок, которого Миши уже давно опасался, беседу прервали и пошли ужинать. Миши огорчился, что слышал так немного. Ему стало грустно, что он оторван от жизни коллегии, и вдруг захотелось быть всегда среди ребят и так же, как они, быть настоящим учеником коллегии.
Ужин был очень хороший — галушки с овечьим творогом. Все наелись. После ужина Михай Шандор положил перед Миши листок бумаги:
— Взгляни-ка, Нилаш, вытащили твои номера?
Миши удивленно взглянул на листок, где были записаны пять номеров. Он глядел на них как завороженный, машинально полез в карман, вынул кошелек и открыл его, чтобы достать оттуда лотерейный билет.
От смертельного испуга у него замерло сердце: билета не было. Он искал его,
Мальчик судорожно рылся в карманах, но и там не было, а глаза его тем временем не отрываясь смотрели на маленький листок с пятью номерами: 17,85,39,73,45.
В столовой зашумели, все встали, и он убрал кошелек в карман.
— Ну, выпал какой-нибудь? — торопил Михай Шандор.
Но Миши не мог ответить, он точно онемел.
К счастью, все пошли к выходу, и он, смешавшись с остальными, убежал, скрылся от глаз Михая Шандора. Он не мог быть ни с кем, ему показалось, что он сейчас задохнется среди этих веселых, смеющихся, жующих гимназистов, и он бросился в первый же двор, где никого не было.
Позднее он поднялся на третий этаж, но не посмел войти в комнату, а спрятался в коридоре. Его трясло как в лихорадке. Он не мог даже вспомнить, его это были номера или нет, а когда вдруг вспомнил, неописуемый ужас и боль пронзили его насквозь.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Урок географии проходил не в классе, а в кабинете естествознания на третьем этаже. Поэтому утром не надо было спускаться по длинной лестнице. Однако расстроенный, убитый горем, Миши все же опоздал на несколько минут. Он скверно спал ночью, едва задремав, просыпался от тревожных мыслей — никак не мог понять, куда задевался лотерейный билет. Это было просто непостижимо. Встал он вялый, с тяжелой головой, но свежая, ледяная вода, которой он умылся, немного его освежила.
Гимназисты в кабинете тихонько жужжали, и он быстро занял свое место на первой парте. Миши молчал, притаившись, стараясь не привлекать к себе внимания. Истерзавшись за ночь, он осунулся и побледнел как полотно. Урок, да и вообще учение не шли ему на ум. Едва живой от страха, он не знал даже, какие учебники взял с собой.
Орци восседал на кафедре, повернувшись лицом к классу. Он, кривляясь, рассказывал что-то, мальчики слушали развесив уши и негромким приглушенным смехом встречали каждое его слово.
— Ты гюма-а-анный человек… — протянул Орци, подражая старому преподавателю географии, которого обычно все передразнивали, но никто не делал этого так мастерски, как Орци; уронив на грудь голову и по-стариковски моргая глазами, он повторил тонким гортанным голосом: — Ты гюма-а-анный человек, милый мальчю-юган…
Гимназисты дружно смеялись, не спуская глаз с Орци. Хотя голос его и тонул в общем шуме, все видели, что он изображает старого географа, и к тому же очень забавно, а это дело рискованное: учитель в любую минуту может показаться на пороге.
Потом Орци перешел к одной из хорошо известных шуток, рассказу об Египте; преподаватель географии был когда-то гувернером в графской семье и ездил со своими воспитанниками в Египет, поэтому на каждом уроке заводил речь об этой стране.
— Когда я ездил в Египет, — прошамкал по-стариковски Орци, — я видел там двух огромных, отвратительных птице-крокодилов… (Мальчики заливались смехом.) Одно из чудовищ разинуло пасть, а я схватил одностволку да как всажу в него две пули!