Будет День
Шрифт:
— Прошу вас, дамы! — Баст с улыбкой поднес стакан с "радужным молоком" сначала Тане — она оказалась ближе, — а затем и Ольге, сидевшей чуть дальше. — Только не злоупотребляйте! На ужин у нас — персональное спасибо Степе! — магнум "Дом Периньон", брют blanc de noirs двадцать девятого года.
"Упасть, не встать!" — мысленно покачала головой Татьяна, одновременно с "благосклонной" улыбкой, принимая, у Олега — "Олега ли?" — стакан с абсентом. — Какие мы все из себя аристократы, блин! Просто блевать, господа-товарищи,
Но, так или иначе, глоточек горькой, несмотря на карамель, и крепкой, несмотря на воду, отравы. Потом еще один, и еще — под неторопливый "великосветский" разговор. И сигаретка очередная — какая-то там по счету, но кто же считает! — очень к месту, и теплый воздух с дымком марихуаны и сосновым ароматом, и улыбка Олега, прорастающая сквозь лицо Баста…
"Он мне нравится?" — пожалуй, это все еще была Татьяна.
"Мне он нравится!" — а это, судя по интонации и "гормональному" всплеску, комсомолка наша проснулась.
— Баст! — восклицает Кисси, и тра-та-та-та, и бу-бу-бу-бу — мелет что-то неразборчивое и заливается своим виолончельным смехом.
"Шлюха австрийская!"
— Мадемуазель? — а это кто? Виктор или Степан?
"Степан или Виктор?" — но лицо плывет, заштрихованное косым дождем…
"Да, какая разница! — русалкой выныривает из темных жарких вод подсознания Жаннет. — И тот хорош, и этот! Все трое, как на подбор! Выбирай и пользуй! Ils ont fait une partie de jambes en l'air… "
"Фи, мадемуазель! Где вы вообще воспитывались?" — ужасается Татьяна, воспитывавшаяся еще в те еще времена, когда и слово-то "секс" произносили только шепотом и не при мальчиках.
"Да, ладно тебе, старушка! — фыркает внутри нее "суть и смысл французской женственности". — Можно подумать, сама в комсомоле не состояла!"
И смех. Вполне себе блядский смех, и не понять уже, кто же это так "задорно" смеется? Кисси где-то слева, за плывущим через комнату облаком? Или Жаннет в подсознании? Или, может быть, сама она?
— А угостите даму спичкой! — это она к кому? Перед глазами только туман и… да… белые и черные гробики… хи-хи…
— Прошу вас, my beautiful lady!
Чей это голос?
"Красивый голос…"
Но из тумана, откуда-то справа появляется рука с зажженной спичкой…
— Благодарю тебя, рыцарь… — табак смешно щекочет нос и вызывает сухость в горле.
"А мы его смочим!" — затяжка, медленная, как затяжной прыжок, выдох, глоток из стакана, все еще зажатого в левой руке, и холодный горький огонь, бегущий куда-то в глубину тела, навстречу природному огню, разгорающемуся в сердце и где-то еще.
Бесаме… бесаме мучо… та-та та-та-та та-та-та…
"Вот оно как!"
Еще один глоток, и стакан отправляется на черное лакированное озеро рояльной крышки.
"Рояль?! Ах, да… эти гробики… Это же…"
Но: бесаме, бесаме мучо… Что-то
Таня попробовала сосредоточиться и подобрать одним пальцем — как сделала уже однажды на пароходе — мелодию песни, но пальцы не слушались, и еще это нежное дыхание южной ночи, и звезды, плывущие над головой…
Кто-то подошел сзади, нагнулся, и Татьяна узнала запах — великолепную смесь кельнской воды, крепкого табака и хорошего коньяка. Так пах только один человек… мужчина… Баст фон Шаунбург… Олег Ицкович… ОН ее странных снов… А руки с длинными пальцами, как у пианиста, уже легли на клавиши, и…
— BИsame, bИsame mucho, — вывел низкий — драматический — баритон над самым ее ухом. Вот только непонятно, над каким, над левым, или правым?
Но дело не в этом, а в том, что…
BИsame, bИsame mucho,
Como si fuera esta noche la ultima vez…
"Ох! Царица небесная, да что же он со мной делает!"
Quiero tenerte muy cerca,
Mirarme en tus ojos, verte junto a mi
Piensa que tal vez manana…
Это от него так пышет жаром и страстью, или это у нее… началось?
BИsame, bИsame mucho…
— А по-русски? — доносится из тумана хриплый, на октаву севший вдруг голос Кисси.
"Низкое меццо-сопрано…" — почти автоматически отмечает Татьяна, вспомнив уроки "бельканто" в первом отделе Разведупра.
— Могу попробовать, — откликается Олег, и от его голоса у Тани мороз вдоль позвоночника и жар в щеках. — Но не знаю, что из этого выйдет… BИsame, bИsame mucho… Ну, это… Целуй меня, целуй меня много, Как будто это была, есть… тьфу! Эта ночь последняя. Целуй меня, целуй меня много…
— Ты целуй меня везде, — прыскает где-то в тумане подлая тварь Кисси. — Восемнадцать мне уже…
— Отставить отсебятину! — командует чей-то решительный голос. — Цыц, веди, плиз, мелодию… Сейчас мы вам с Олежкой, дамы и господа, такую русскую Мексику устроим, мало не покажется! Готов?
И руки Олега, Баста, — или кто он теперь такой, — снова ложатся на клавиши, и сразу же вступает давешний голос:
— Целуй меня, целуй меня крепко, — а вот у Виктора голос выше, и, возможно, от этого еще слаще его призыв.
Целуй меня, целуй меня крепко,
как если бы эта ночь была последней.
Целуй меня, целуй меня крепко,
ибо боюсь я тебя навсегда потерять.
Я хочу, чтобы ты была близко,
хочу видеть себя в твоих глазах,
видеть тебя рядом со мной.