«Будет жить!..». На семи фронтах
Шрифт:
Одним из первых оперировал я заместителя командира 118-го гвардейского стрелкового полка по политчасти гвардии майора П. Н. Яковлева. Пуля попала в орден Красного Знамени, помяла его, рикошетом ушла в среднюю часть левого плеча, раздробив кость и повредив плечевую артерию и вену. Рука у Яковлева оказалась нежизнеспособной. Присутствовавшие при осмотре раненого Стесин и Кусков, не ожидая вопроса, высказались за ампутацию, и я вынужден был провести ее — иного выхода не оставалось.
Вечерам зашел навестить Яковлева. Он был удручен, все никак не хотел верить, что остался без руки. Я спросил, хочет ли он заменить изуродованный орден на новый.
— Никогда! — ответил Яковлев. — Он же спас мне жизнь…
Личный состав нашего батальона продолжал самоотверженно трудиться, обеспечивая медицинской помощью воинов наревского плацдарма. Благодаря хорошей организации дела результаты лечения были высокими. Из двадцати восьми человек, прооперированных по поводу проникающих ранений в живот, умерло двое от прогрессирующего перитонита, который неизбежно осложнял этот вид ранений. Один скончался через двадцать суток после операции от множественных тонко-кишечных свищей. Остальные, пробыв у нас в госпитальном взводе по 12 суток каждый, были эвакуированы в госпиталь в хорошем состоянии. Такие результаты лечения этой категории раненых встречались нечасто, и мы связывали их с быстрым выносом пострадавших с поля боя, своевременной помощью раненым в полках и эвакуацией в медсанбат, что позволяло оперировать их в кратчайшие сроки. Влияли на исход дела противошоковые мероприятия и полноценное лечение в послеоперационный период.
Мастерство наших хирургов, неизмеримо выросшее за годы войны, позволяло в каждом случае выбирать наиболее благоприятный оперативный доступ, проводить щадящие ревизии органов и оперативное воздействие на их поврежденные отделы.
В середине сентября 1944 года у нас наступило относительное затишье. Пользуясь этим, мы решили проанализировать деятельность полковых медицинских пунктов, чтобы выявить и популяризировать положительный опыт. В такие периоды, когда работы становилось меньше, мы нередко собирали медиков полкового звена и проводили с ними занятия. Врачей брали и на стажировку в медсанбат.
Оживилась учеба и в самом медсанбате. Заботились, конечно, не только о врачах, не забывали мы и о сестрах, санитарах. Штудировали директивные и методические указания по вопросам военно-полевой хирургии, решения некоторых пленумов ученого совета Главного военно-санитарного управления. К сожалению, они поступали к нам далеко не систематически. Очень мало было и периодических изданий по медицинским специальностям.
В эти дни ко мне в землянку неожиданно вошел пропыленный и усталый капитан, с которым мы виделись при встрече с моим братом. Он сообщил мне, что части 161-го укрепрайона будут занимать оборону на стыке с правым флангом нашей дивизии, у города Пултуска, и брат со своими связистами на подходе, просил быть на месте.
И вот, когда перевалило за полночь, появился Алексей. Необыкновенно радостны встречи с родными и близкими на фронте! Мы обменялись последними новостями из дому, Алексей рассказал о своей семье. Особенно радовался тому, что его десятилетнего сына зачислили в суворовское военное училище. Проговорили, как и прошлый раз, всю ночь, а рано утром, попив чаю, расстались. Я в тот же день написал письмо домой, маме и сестре, а также отцу о встрече с Алексеем.
Затишье продолжалось до первых чисел октября. 4-го бои возобновились с новой силой. Противник бросил против наших частей на плацдарме свыше 300 танков вместе с пехотой, но решающего успеха добиться так и не смог. 19 октября наши войска провели наступательные действия с целью восстановления положения и расширения плацдарма. Затем снова установилось затишье, в период которого раненые поступали к нам гораздо реже, причем в основном это были пострадавшие от артиллерийских обстрелов или подорвавшиеся на минах с травмами стоп. Число их не превышало 20–30 человек в сутки. И все же мы забили тревогу — ведь многим приходилось ампутировать стопы ног.
Я расспросил каждого находившегося у нас на лечении раненого и доложил дивизионному врачу Ю. А. Боголюбскому свое мнение:
— Видимо, плохо обозначены и почти совсем не охраняются наши минные поля.
— Об этом надо доложить командиру дивизии, — сказал он.
Боголюбский взял меня в поездку с собой. Гвардии генерал-майор В. Л. Морозов встретил нас в землянке. Он завтракал и гостеприимно пригласил к столу. Мы поблагодарили, ответив, что уже подкрепились в медсанбате.
— Тогда выкладывайте, зачем прибыли.
Боголюбский кивнул мне, и я рассказал обо всем.
И сколько же у вас таких раненых? — поинтересовался комдив.
— Около семидесяти человек… Это с ампутированными стопами.
Морозов повернулся к связистам:
— Свяжите меня немедленно с дивизионным инженером! — И когда тот ответил, приказал ему срочно прибыть на командный пункт.
Попросив меня еще раз повторить свой рассказ при дивизионном инженере, генерал приказал тому организовать надежную охрану минных полей и проверить их обозначение на местности. Нас же отпустил не сразу. Комдива интересовали многие подробности нашей работы. Меня даже удивило, что многие вещи он хочет знать до тонкостей. В частности, спросил, как я добиваюсь того, чтобы избежать ошибок при операциях, как удается не повредить важные органы, нервы, сосуды.
Пришлось пояснить, что помогают твердые знания анатомии и практические навыки, которые совершенствую постоянно. Если же хирург и допустит ошибку, повредит какой-то второстепенный орган или сосуд, он вполне в состоянии тут же исправить это.
Набравшись смелости, спросил у Василия Лаврентьевича, почему все это его так интересует.
— Да вот думаю, чья ошибка приводит к более тяжелым последствиям: хирурга, работающего с одним человеком, или командира, небрежно очертившего на карте задачу части или подразделения…
Он помолчал и прибавил:
— А если серьезно, то вот что… Дочь заканчивает медицинский институт. Мечтает стать хирургом, хорошим хирургом. Не взялись бы вы ее поучить?
— А захочет ли она ехать на фронт, когда война вот-вот закончится? Да и оформят ли ей такое направление? — высказал я сомнения.
Генерал посмотрел на меня, прищурясь, и сказал:
— Это уж ее дело… Напишу ей. Может, приедет.
Но через несколько дней Василия Лаврентьевича перевели на должность заместителя командира 46-го стрелкового корпуса, встречи с ним стали очень редкими, и тот разговор совсем забылся.
На должность командира дивизии прибыл гвардии генерал-майор Сабир-Умар оглы Рахимов, узбек по национальности. Молва опередила его приезд. Рассказывали, что до этого Рахимова направили на службу в одну из среднеазиатских республик, но в Москве он довольно резко поговорил во время какого-то приема с английским дипломатом относительно второго фронта, и вот оказался в действующей армии.
Первая встреча с ним состоялась в ноябре 1944 года. Генерал приехал в медсанбат, чтобы поздравить с праздником наших раненых. Мне поручили сопровождать командира дивизии во время обхода. Если он не видел у бойца награды, обязательно останавливался и расспрашивал, сколько времени воюет и почему не награжден, почему у него нет ни ордена, ни медали. Потом интересовался у меня, вернется ли раненый в строй. Фамилии бойцов и командиров, воевавших более года и не имевших наград, адъютант по его распоряжению записывал в блокнот. Многих потом наградили орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги».