Буду с тобой
Шрифт:
– Пока крутится, можно поймать, а если спит закрывшись, то уже никак, – с улыбкой объясняет Елизавета Викторовна, пока я укладываюсь на кушетку и приподнимаю свитер.
– Так, давайте, мы приедем на узи, когда он проснётся, – наивно предлагает Платон.
– Так можно целый день кататься. А вообще толку? Ни одно узи не даст вам стопроцентной гарантии. Максимум девяносто девять. Если такая необходимость узнать, вы же можете сдать тест генетический, по крови мамы.
– Это как?
– Выделяется маркер Y-хромосомы. Если её нет, значит девочка, если она есть, значит будет мальчик.
– Давайте всё же посмотрим, может получится, – прошу я, потому что ультразвук мне как-то поинтереснее, можно посмотреть на ребёнка. Пусть хоть и в искажённом виде, но всё же приятнее, чем отдавать кровь, да ещё и на голодный желудок.
– Смотрим да, Вероника, ты записывай, – обращается Елизавета Викторовна к медсестре и выдавливает мне на живот немного геля.
Всё время проведения исследования я наблюдаю за экраном, где проглядываются очертания малыша и не сразу вижу хмурое лицо врача, только обращаю внимание, когда Платон спрашивает:
– Что-то не так?
– Ну, нервничать пока рано, но принцесса ваша бусы себе примерила. Вероника, слышала, да? Пол женский. Обвитие однократное, нетугое, кровоток хороший. На контроле будете, срок у вас уже приличный, вряд ли сама распутается.
У меня от слов «обвитие» уже перед глазами всё плывёт, я даже не осознаю, что у нас с Платоном будет дочка.
– А что это значит? Какие последствия? – уточняет Платон, крепко сжимая мою руку.
– Да не волнуйтесь вы так, обвитие не такое уж и редкое, у каждой третьей беременной. Вы у своих мам спросите, как родились, наверняка кто-то из вас двоих с обвитием родился. Будем держать на контроле, главное, что кровоток хороший, а там дальше посмотрим. Если всё останется как есть, то даже сама родить сможет, лежит ваша девочка правильно, всё хорошо, – объясняет Елизавета Викторовна, но я уже не могу успокоиться.
Лежу на этой кушетке, словно обмерла, так страшно, а вдруг что-то не так пойдёт?
Выходим из клиники и лучи весеннего солнца выбивают из моих глаз накатившие слёзы. Пытаюсь вытереть их украдкой, но Платон замечает.
На спине у него глаза, что ли?!
– Булочка моя, ну ты чего? Всё хорошо, – пытается меня успокоить, целуя щёки по которым стекают слёзы.
– Угу, – бурчу я в ответ, пытаясь успокоиться.
– Елизавета Викторовна же сказала, что она может ещё распутаться, – вспоминает Платон оптимистичный прогноз врача, но мне не забыть слов про контроль.
– Да, – вздыхаю я соглашаясь.
– Так, кончай сырость разводить! – строго требует муж и крепко взяв за руку, ведёт к машине. – Сейчас мы поедем в детский мир и купим всякого красивого. Рюшки, розовое, всё как ты хотела.
Соглашаюсь молча, по пути к торговому центру немного удаётся успокоиться, заесть нервы мармеладными медведями. Но я с трудом сдерживаю своё желание залезть в интернет и начитаться подробностей.
– Может перекусить сначала хочешь? – неожиданно интересуется Платон, паркуя машину напротив торгового центра.
И это при том, что есть мне строго можно лишь в четырёх местах и ни одно из них не находится на фудкорте торгового центра.
– Нет, не хочу и в сон клонить начнёт, – отказываюсь я, хотя мысль о вредных острых и запретных крылышках из фастфуда на мгновение затмевают мой беременный разум.
– Возьмём с собой, – усмехается Платон, заприметив блеск в моих глазах.
– Ну разве что только крылышки, – соглашаюсь я якобы без интереса, и муж смеётся.
– Слюной не подавись, – просит он.
Весело. Со смехом и улыбкой, по-доброму, но меня уже несёт в отчаяние и слёзы.
– Я ужасная мать! У нас дочка запуталась, а я о крыльях думаю! – причитаю я, разрыдавшись на всю машину.
Что думает Платон я этого не вижу из-за пелены слёз. Только слышу, как хлопает дверь и на секунд тридцать я прерываю свои рыдания. Смотрю перед собой и пытаюсь сфокусировать взгляд на удаляющейся от машины фигуре мужа.
Мне и причины для слёз не нужны, но то, что Платон даже не стал меня успокаивать, а просто вышел, я воспринимаю с обидой и слёзы от этого льются с новой силой.
Так и рыдаю минут двадцать, пока муж не возвращается в машину с огромным пакетом из фастфуда.
– Наревелась?
– Да, – утираю остатки слёз и вздыхаю, а взгляд только на бумажный пакет.
– Обещаешь не плакать? – уточняет муж, охранным жестом прикрывая от меня вредную, но такую желанную сейчас еду.
– Да, всё, я не плачу! – отчеканиваю словно солдат на плацу и тщательно вытираю лицо салфеткой.
– Держите девочки мои, – ласково произносит Платон, но скривившись достаёт из пакета стакан с холодной запретной газировкой.
А во рту так пересохло, пить хочется ужасно!
Уже трубочка торчит из стакана, и я касаюсь её губами раньше, чем беру в руки газировку.
– Только это первый и последний раз, – начинает запоздало договариваться Платон, и достаёт уже упаковку с крылышками.
– Острые?
– Острые, острые, глаза бы мои этого не видели, – ворчит Платон, продолжая заставлять торпеду маслеными коробочками.
– А картошка есть? По-домашнему?
– Всё есть. И картошка, и наггетсы. Не торопись и маме не говорим, что ели эту гадость, – вздыхает муж и начинает активно помогать, чтобы нам с дочкой меньше вредного досталось.
– А вдруг, и её будет тянуть на это всё? Мама говорит, что, когда была мной беременна, всё её на лимоны тянуло, и я лимоны в детстве ела без сахара.
– Нет, мы ей даже о существовании этого всего не скажем. Пусть лучше спагетти ест, – усмехается Платон.
– Почему именно спагетти?
– Не знаю, все дети любят макароны. Я очень любил, я и сейчас люблю, – пожимает плечами Платон.
Разговоры про меню нашей дочери меня как-то успокаивают и еда ещё. До детских отделов я иду уже в лучшем настроении, чем оно было минут сорок назад.