Буканьер
Шрифт:
Перед разномастным строем оборванных и тощих рабов прошагивался месье Лансана, отправляя кого на лесоповал для расчистки новых полей, кого на поле, кого на стройку или по мелким поручениям. Взмах смуглого мясистого пальца определял, идёшь ты сегодня копать или рубить, таскать или пилить, и каждый из стоящих в строю, даже те, кто ни слова не понимал по французски, внимательно следили за этим пальцем, чтобы не оказаться наказанными за нерасторопность.
Шона снова отправили ворочать тяжёлые брёвна на лесоповале, Себадуку и его соплеменников снова отправили в поле, ухаживать за молодыми
Месье Лансана, сам наполовину не то негр, не то индеец, указывал то на одних, то на других, без всякой жалости направляя измождённых рабов на любые, даже самые тяжёлые работы, не делая различий между неграми и белыми. Он ненавидел всех одинаково. Небольшими группками рабы отправлялись трудиться до самого заката под вооружённой охраной, но не я. Меня посетила смутная тревога. Будто бы Лансана специально оставляет меня напоследок, на десерт.
Вскоре последнюю группу рабов отправили грузить мешки с сахаром, и я остался один на один с надсмотрщиком. Бернар Лансана подошёл ко мне и окинул пристальным взглядом, в котором сквозило подозрение. Я почувствовал, как пересыхает в горле, а ноги сами собой превращаются в кисель, но сумел взять себя в руки.
— Англичанин, — хрипло произнёс Лансана. — Пойдём-ка, побеседуем.
Глава 10
Я замер перед ним, как кролик перед удавом, прекрасно понимая, что достаточно одного неверного слова или даже взгляда, и меня запорют в этих колодках, что маячили за спиной Лансаны как безмолвное напоминание.
— Месье? — медленно спросил я.
— Да не трясись ты, — хмыкнул надсмотрщик. — Мне сказали, ты рабов лечишь.
Значит, кто-то донёс. Этого стоило ожидать.
— Да, месье, — сказал я. Отпираться было глупо.
— Зачем? — спросил он.
Меня не покидало ощущение, что он видит меня насквозь. Я затруднялся с ответом, поскольку и сам не знал, для чего именно я это начал.
— Зачем? — с нажимом переспросил он, пристально глядя на меня.
Я пожал плечами.
— Не думай, что тебе за это будут какие-то поблажки, Англичанин, — бросил он. — Хочешь лечить — лечи. Не помешает. Но тебе так не выслужиться, понял меня?
— Да, месье, — просипел я.
— Всё, бегом к месье Кокнару, он тебе занятие найдёт, — сказал он, поигрывая плетью, и я со всех ног рванул оттуда, не дожидаясь, пока он придаст мне ускорения.
Значит, на лесоповал. Не самое лучшее местечко. Именно там быстрее всего подыхали рабы, от непосильной нагрузки и скотского обращения. «Любимчики» охраны оттуда не вылезали, как, например, Шон, которого как определили туда с первого дня, так он там и вкалывал. Встречают-то по одёжке, вот его и направили на самую тяжёлую работу, как беглого.
Я перешёл на медленный шаг, как только скрылся из вида Бернар Лансана. Эти несколько минут я был предоставлен самому себе, и бежать сломя голову за очередной важной задачей я не собирался.
Нужно было потратить это время с пользой, и я шёл, осматривая плантацию и возможные пути к бегству. Сама хозяйская усадьба и бараки были окружены частоколом, довольно высоким, таким, что без верёвок или лестницы не перелезть. Одни ворота выходили к дороге, другие к полям и лесоповалу, и те, и другие охранялись вооружёнными часовыми. Куда вела дорога — я не знал, но скорее всего, к какому-нибудь порту. Днём ворота были открыты, но караульный бдительно следил, не выпуская никого без веского повода.
— Куда прёшь?! — окликнул меня молоденький часовой, когда я подошёл к воротам, ведущим к полю.
Я машинально отметил, что у пацана даже усы ещё не растут, но тыкать в раба стволом мушкета он уже умеет.
— Месье Лансана отправил, на лесоповал, — ответил я.
Парень прищурился недоверчиво, но мушкет всё-таки убрал, и я спокойно вздохнул. Не люблю, когда на меня наводят оружие.
— Давай, шагай отсюда, — буркнул пацан.
Я скрипнул зубами, но виду не подал. Хотелось свернуть ему шею, как курёнку, и я не сомневался, что у меня получится, но... Изощрённые формы суицида это не для меня. На шум сбежится вся охрана, и лучше было бы, если бы меня застрелили на месте. Потому что если им удастся меня скрутить, моя дальнейшая судьба будет очень печальной и короткой.
И я просто вышел за ворота, направляясь к лесоповалу, откуда доносился стук топоров и злые окрики Анри Кокнара. Джунгли каждый день отступали, неохотно, но французские колонисты методично отвоёвывали метр за метром, чтобы посадить на освободившееся место тростник, вырастить его и продать сахар в Европе за бешеные деньги.
На подходе к лесоповалу я снова перешёл на лёгкий бег. Я уже изучил повадки местной охраны, и не хотел давать им лишнего повода ко мне прицепиться. Кокнар всё равно, заметив мое появление, обругал меня тупой скотиной и отправил на погрузку брёвен. Ну хотя бы не успел меня ударить, я благоразумно держался подальше.
Поваленные брёвна, очищенные от сучьев, нужно было таскать на телеги, и сейчас этим занимались Шон Келли и ещё несколько тощих ниггеров. Ирландец заметил меня, мы пересеклись взглядами, но виду он не подал, как мы и договаривались.
В лесу орали обезьяны и чирикали птицы, и в какое-нибудь другое время я даже нашёл бы это красивым и завораживающим, но не сейчас. Брёвна оказались куда тяжелее, чем выглядели. Даже перекатывать их к телеге, чтобы лишний раз не поднимать, оказалось не так-то просто. Чёрное дерево, мать его, плотное как камень.
К вечеру я умотался настолько, что никаких мыслей в голове не осталось, хотелось только упасть на солому и уснуть. А Шон провёл здесь уже несколько дней подряд, и я боялся даже представить, как он себя ощущает. Нужно было бежать как можно скорее.
Но я всё-таки нашёл в себе силы подойти к выпоротым ниггерам, чтобы проверить их состояние. Поделиться ужином в этот раз я не смог, жаба оказалась сильнее, но дать им воды и осмотреть раны я всё-таки себя заставил. Муванга был благодарен и этому, а вот Обонга посмел буркнуть что-то невразумительное про жратву.