Буквы в кучках
Шрифт:
– А что делать? – не раз говорил на улице Гоша. – Какие-никакие, а деньги он дает… Жить можно… Правда, сложно. Но кто говорил, что будет вечно легко?!
Муха за окном посмотрела, внимательно изучая Гошу, мотнула своей несуразной головой, как бы осуждая художника, и закружилась в стороне. В верхней части окна. Гоша – последний из той компании с лещом и пивом, кто ходит сюда рисовать. Может и эта муха – единственная, кто выжил с прошлогодней весны? И она его запомнила?
Маэстро осел в Европе, Маркер ушел в науку, Архитектор спился, Гарик погиб в автокатастрофе.
Гоша рассматривал следы на оконном стекле, пил водку и думал: «Вот пройдет зима, помоют стекла и не остается от мухи
Он впервые почувствовал страшную усталость. Усталость от работы художника, от уличной жизни, от прожитых лет, где ничего не нажито, нет жены и детей, нет выставок и признания. Почему-то впервые он почувствовал стремительное движение времени. Неуклонное движение в никуда, к концу, в бездну…
Шесть лет назад умер внезапно отец, в начале этого года – мать. Квартира в городе своя теперь есть, а семьи уже нет. Спешить не к кому…
Когда-то была жена и любовница. Теперь никого.
Гоша вспомнил, как Тома – его бывшая жена – рассказала ему анекдот про мужа, которому рогатая жена слала телеграммы: «Спи дома!» А тот не мог найти ложки и вилки в своей квартире, чтобы пообедать. Когда жена из анекдота вернулась, то показала под одеялом в супружеской спальне аккуратно сложенную посуду, чем и уличила мужа из анекдота в неверности.
У Гоши ситуация оказалась еще интереснее. В день отъезда жены к родителям он вернулся с работы домой, усталый, как собака. Пытался полчаса открыть собственную дверь, пока не понял, что Тома закрыла квартиру на нижний замок. Этот английский механизм они редко использовали; чаще в сезон отпусков, когда уезжали надолго. Гоша ключ от английского замка с собой не взял, забыл. Свою же дверь ломать в час ночи глупо. И отправился он к давней подруге, которая пустила, накормила, успокоила и тихо-тихо увела из семьи. Правда, не на долго.
Через пару лет не было рядом ни жены, ни любовницы.
Телефонный звонок вернул его из воспоминаний и размышлений в сегодняшний день, в «Чебуречную» к рюмке, купленной на последние деньги. Звонил Виталий Сергеич – заместитель директора военного института. Когда-то его дочери Гоша рисовал портрет перед выпускными экзаменами из школы. Сегодня полковнику понадобилось дюжина-другая портретов маслом русских полководцев. Цены городские художники в мастерских заламывали такие, что бюджет армии не выдерживал. Тут Сергеич и вспомнил о Гоше, предложил ему устроиться на временную работу, где платить будут только за портреты маршалов и генералов. Ходи на работу, не ходи – не важно. Главное – написать портреты! Хорошие предложения всегда появляются вовремя, и Гоша вмиг согласился.
Он допил свою рюмку одним махом и скорым шагом направился домой: готовить краски, искать мастихины и точить карандаши. Жизнь приобрела радужный оттенок, и художник не шел – летел к своему будущему. Водка подыгрывала настроению, заставляя порой спотыкаться и слегка покачиваться. На ступеньках в подземном переходе за несколько десятков метров до желанного метро Гоша не удержал равновесие, поскользнулся и упал, чуть не стукнувшись затылком о гранит.
Лет десять назад в этом месте сидел бомж – Васек. Прохожим он виделся древним безногим стариком, вызывая сочувствие судьбе бездомного, кинувшей его собирать подаяние на улице. Васек часами сидел с закрытыми глазами на своей ступеньке и мерно покачивался, можно было подумать со стороны – медитировал. А на самом деле он мерно спал. Гошин этюдник стоял в трех метрах от нищего. От нечего делать, художник часто наблюдал за колоритным персонажем в шляпе, из-под которой торчали длинные нечесаные светло-каштановые космы. Гоша и несколько других обитателей этого подземного перехода точно знали, что Васек отлично ходит. Как только к концу дня мелочь в бумажной коробке из под обуви набиралась до определенного уровня, он оглядывался по сторонам. Потом резво вставал, оправляя драный, бордовый пиджак не по росту, скрывающий короткие ноги, и шустро летел в ближайшую подворотню. Там такие же бедолаги складывалась, отправляли самого прилично одетого в ларек за бутылкой и предавались банальному пьянству.
Место на ступеньках Васька считалось нехорошим, «гадким» называл его Гоша. Все потому, что одна ступенька, где сидел бомж, была на сантиметр выше остальных и спотыкались там многие… Столько лет по ним ходил художник, а тут забыл! Он мгновенно протрезвел при падении, быстро поднялся и отряхнул рукава кожаной куртки, поправил съехавшую на левое ухо бандану, вздохнул глубоко и медленно, спокойно пошел домой. Впереди маячила новая жизнь.
А старая прошла, «как с белых яблонь дым»…
Беда
Сергей Дмитриевич Поруганов сидел в широком кресле, обитом белым дерматином, и спорил со своим однокашником по военной академии Сашей Меклером.
– Ты абсолютно не прав! Мы должны… – напирал Поруганов. – Нет! Мы обязаны гордиться нашей страной, где замечательные достижения последних лет сделали из отсталого государства супердержаву, с которой считаются все страны!
Прошло четверть века с той поры, как они сидели за одной партой и списывали конспекты друг у друга, играли вместе в футбол после занятий, покупали пиво трехлитровыми банками и чувствовали себя счастливыми и молодыми.
– Ты не прав, дружище… – Саша говорил спокойно и тихо. За эти годы он пополнел, приобрел не только солидный вид, но и одышку, которая мешала говорить так же бойко и скоро, как четверть века назад. – В этой стране случилось нечто необъяснимое, что ты не видишь из окна своего «ролс ройса». Мы оказались совершено в иной стране! С иными людьми…
– Да, ничего не изменилось! Люди, предприятия, наука напрягались все эти годы и смотрятся сегодня лучше, чем никогда прежде…
Поруганов занимал ответственный пост в серьезной коммерческой структуре, где дорожили его мнением, прислушивались к тому, как оценивает он окружающих и редко перечили. Высокий, седовласый с глубоко поставленными зоркими глазами, он смотрел на человека так, как будто уже прочитал резюме собеседника, и все знает наперед. Понимающе кивал головой на тонкой шее всякий раз, как оппонент начинал говорить, но тут же вступал в спор, горячо и категорично отстаивая свою позицию. В безупречно выглаженной рубашке без галстука, швейцарских часах и элегантных запонках в тон им, Сергей Дмитриевич с широкой улыбкой ровных, один к одному зубов, как жемчужины в ожерелье, больше походил на иностранца, чем на местного бизнесмена. Отстаивая собственную позицию, он очень удивился мнению Саши, которого знал три десятка лет, иногда обращался за услугой (Меклер был известным редактором на телевидении, и не раз помогал с рекламой) и был уверен в поддержке товарища по учебе, как верят дети друг другу из одного подъезда.
– Ты в этот раз не прав. Или мы незаметно разошлись по разные стороны баррикад, – Саша театрально развел руки в разные стороны. – Неужели ты не видишь, какими грубыми стали люди вокруг. Каким стало большинство: хамоватым, эгоистичным, наглым, жадным до денег. Сколько порядочных, интересных, умных людей покинули страну. Последние мозги утекают в Америку и Германию…
– Ты о чем?
– В смысле?
– О каких мозгах речь, если мы с тобой здесь? – Поруганов удивленно смотрел на товарища, искренне не понимая, о чем говорит Меклер.