Булатный перстень
Шрифт:
— Ой, ой, матушки мои, что творит! — закричала, вернувшись, бойкая мещанка. — Сундук в окно вытолкнул! Сундук-то развалился! Платьица, туфельки в окошко летят! И шубка, и платочки!
— Ему обратно ее придется принять, жена все-таки. Ну-ка, Феклушка, беги живо за Карповной, скажи — первородка.
Поликсена, освобожденная от платья и уложенная, прислушивалась к себе. Боль была — но покамест еще терпимая. Вдруг вошел хозяин дома. Его пытались удержать в шесть рук, толковали о родах, до него насилу дошло, что мужчине
— Так ведь замечательно! — сказал он. — Детки — это радость! Хоть чужое дитя в моем доме родится — и то счастье. А я его потом хоть нарисую.
Он выглянул в окно.
— Ну, слава те господи, узлы увязала и прочь плетется. Как гора с плеч. Ей-богу, долго терпел. Пусть живет, как знает, лишь бы от меня подальше.
— Иди, сударь, иди прочь! Нельзя тебе смотреть!
— Радость в дом, — сказал хозяин. — Жаль, ненадолго…
— Как знать, — загадочно произнесла бойкая мещанка. — Коли сам Андрей Федорович брюхатую девку в твой дом послал — неспроста это.
— Андрей Федорович? Та несчастная, что в мужском обличье по улицам бродит и под крышей не ночует? — спросил хозяин дома.
— Он самый.
— Она.
— Он. Коли так велит себя звать — стало быть, так и нужно. Он божий человек, ему виднее… да что ты, сударик, в дверях встал? Ступай, ступай, тут сейчас начнется! Да где ж Карповна? Ох, Митьку уведи! Вишь, паршивец, в угол забрался и глядит!
Хозяин дома взял мальчишку за руку и повел его с собой.
— Идем, идем, — говорил он. — Ты крокодила когда-либо видел?
— Нет.
— Я тебе крокодила покажу. И рыбу акулу на картинке. И глобус покажу, — обещал хозяин дома, — и астролябию! И разных рыб тебе нарисую, и кораблики — шхуны, фрегаты, бриги, и различать их научу…
— А пряника дашь? — спросил практически мыслящий Митька.
— И пряника дам. В саду по травке их много разлетелось, пойдем, соберем. Там и пастила лежит, ты какую любишь — яблочную, малиновую?
— А как тебя, дяденька, звать? — соблазненный пастилой Митька вспомнил о светском обхождении.
— Владимиром Данилычем меня звать. Ну, пошли в сад за пряниками. Сколько там есть — все твои.
Пока Митька ползал по траве, хозяин дома уселся на скамейку и задумался. Он столько лет прожил с бесплодной женой, что препятствий к разводу быть не должно — развод отнимет немало времени и денег, но состоится. Если пойти к отцу Амвросию, который лет пятнадцать, поди, прослужил судовым священником и флотских привечает, то будут разумные советы, как это дело уладить с наименьшими потерями. А потом — свобода и новая жизнь. Можно выписать наконец младшую сестру с детишками, поселить ее наверху, дом оживет — зазвенят смешные голосишки…
— Детки, — усмехаясь, сказал Новиков. И, словно в ответ, из спальни донесся крик.
— Что это, дяденька? — спросил Митька.
— Та девица, что вы привели, кричит — брюшко у нее болит.
— А я знаю! Она рожает! Мамка так же голосила, когда Феньку рожала!
— Экий ты грамотный…
Следующий крик заставил Новикова вскочить. Он и сам не знал, что так отзывчив на чужую боль.
— Эй, хозяин! — позвали его из-за угла. Он вышел и увидел бойкую мещанку и дородную тетку в тех годах, когда накоплены и сила, и разум, а до старости еще далеко. Эту тетку он знал — она так разругалась с Настасьей, что на их крики сам частный пристав прибежал.
— Иди в дом, Карповна, — сказал он, — заступай на вахту.
— А твоя дура где же?
— Нет ее. Ты вот что — ты там побудь, пока я не вернусь. Я заплачу. Дождись меня, ради бога. Я, может, к полуночи буду, а может, вовсе к рассвету. Что надобно — полотенца там, ну, я не знаю, — все бери. Ох, черт, я ж тряпье в окошко покидал…
— А твоя?
— Не придет, говорю. Делай, что надобно.
— Верно Андрей Федорович сказал! Сюда-то и следовало вести! — вмешалась мещанка. — Идем, матушка, идем. Там, поди, и котла с водой еще греть не поставили!
Поликсена опять закричала. Новиков кинулся к калитке и вдруг остановился — если бы он в таком виде побежал по улицам, непременно следом погнались бы десятские, связали и сдали в бешеный дом. Он поспешил обратно — хоть чулки натянуть и туфли обуть. Старые туфли стояли в кабинете, а вот чулки лежали в комоде, который был в спальне, а там женщины хлопотали над роженицей.
Моряк всегда найдет выход из положения. Новиков вошел в кабинет и достал из тайничка деньги. Потом он, взяв в сенях ту епанчу, которой укрывался частенько при ночной рыбалке, закутался и отправился в ближайшую лавку.
Там уже знали, как он вышвырнул из дому супругу.
— Твоя-то кричала — молодую девку завел, она к тебе с брюхом притащилась, — сказал приказчик, выдавая простые нитяные чулки и рубаху.
— Дура она. Дай-ка я тут у тебя и оденусь. Жаль, кафтана на мои телеса у тебя не найдется.
— Кафтана точно нет, а могу дать балахон, он чистый, потом вернешь.
— Белый, поди? — Новиков вовремя вспомнил, что предстоит ночная беготня. — Может, бурый есть? А лучше бы черный.
Вдруг приказчик расхохотался.
— На грех ты меня, сударик, навел! Ох, на грех!
— А что такое?
— Да у хозяина нашего какой-то женин дядька скончался, был дьяконом, оставил сундук с рухлядью. А там — подрясники старые, как раз твоей милости впору. Хозяйка хотела на тряпки пустить…
— Тащи сюда!
— Так подрясник надеть — благословение, чай, нужно?
— Один раз можно и без благословения.
Так и вышло, что в дом к Колокольцевым Новиков прибыл в почти маскарадном наряде. Считая себя великаном, он все дивился тому, что покойный был даже его выше, и только что не наступал на обтрепавшиеся полы.