Булатный перстень
Шрифт:
— Вы полагаете, господин Новиков, что от смерти меня спасли, коли я не вопила? — удивилась Александра. — Когда бы потребовалось, то я с несколькими привалами доплыла бы до своего дома.
— Коли вам не нравится мой подрясник, а он действительно страшен, как смертный грех, то могу предложить кафтан. Раздевайся, Михайлов, — приказал Новиков, — надобно ж даму как-то согреть.
Михайлов быстро встал, сорвал с себя кафтан, бросил его на колени Александре, после чего шлепнулся обратно.
— Ну, не кобеньтесь, сударыня, и не жеманничайте.
— Доводилось, и по снегу бегать босиком доводилось, и под дождем тоже, — с некоторым злорадством сообщила Александра. — У меня лет до четырнадцати и шубы зимой не было, был один лишь байковый капот, в нем гулять велели.
— Вы росли у чужих? Вы сирота? — с сочувствием и тревогой спросил Новиков.
— Нет, это были затеи моей покойной матушки. Ее старший братец и отец, то бишь мои дядя и дед, ввязались при покойной государыне в какое-то темное дело, были судимы, ей пришлось скрываться, жить у дальней родни, отчего — не знаю, она не говорила. Потом все как-то уладилось. Но в душе у нее поселился страх — ей все чудилось, что наше благополучие вот-вот оборвется. И она готовила меня к тяжким испытаниям. У нас было правило — коли я промочу ноги, не переменять чулки — сами на ногах и высохнут. Летом, чуть вставало солнце, будили меня и водили купать на реку…
— Это жестоко, — сказал Новиков. — Как можно этак с детками?
— А ничего страшного я в таком обхождении не вижу. Пришедши домой, давали мне завтрак, состоявший из горячего молока и черного хлеба, чаю мы не знали. Пища моя была: щи, каша, иногда кусок солонины, а летом зелень и молочное. Чем плохо? В пост, правда, особливо в Великий, даже рыбы не было. А поутру горячее сусло или сбитень. Очень бодрит! Многие пеняли моей матери, что она так грубо меня воспитывает, она всегда отвечала: «Я не знаю, в каком она положении окажется: бедном или выйдет замуж за такого, с которым вынуждена будет по дорогам ездить, — все вытерпит: и холод, и грязь, и простуды не будет знать. А ежели будет богата, то легко привыкнет к хорошему». Но на самом деле она боялась не дорог… Она не хотела, чтоб я чего-нибудь боялась… — сказав это, Александра покосилась на Михайлова.
— Удивительная мать, — искренне восхитился Новиков.
— Теперь видите, что беспокоиться обо мне не стоит? Возьмите кафтан! — Она переложила михайловскую собственность на колени к Новикову.
Михайлов так ловко расположил фонарь, чтобы лицо Александры оставалось в тени. Это даже было смешно — до какой степени он не хотел ее видеть. Но, надо полагать, все же взглянул украдкой — когда она удерживала кафтан, на свету оказались ее руки в обвисших мокрых манжетах дорогой батистовой рубахи.
— Послушай, Новиков, — сказал он — разом сердито и неуверенно. — Нужно понять, какое отношение имеет эта дама к Нерецкому и Майкову. Необходимо!
— Отчего ты вообразил, будто она имеет отношение к Майкову?
— Помнишь мои подозрения? И пропажу перстня?
Новиков сообразил, в чем дело, и уставился на Александрину правую руку.
— Точно — он! Тот самый! Сударыня, не дадите ли перстенек разглядеть?
Александра сняла перстень, чудом не соскочивший с пальца в воде, и положила на огромную ладонь Новикова. Тот передал безделушку Михайлову, который примерил на безымянный палец левой руки, и перстень занял свое место так ловко, словно для этого пальца и был откован.
— Хотел бы я понять смысл этой интрига, — пробормотал Михайлов. — Если перстень у меня стянул Майков, то как он попал к ней?..
— Сударыня, мало кто из дам может похвастаться, что носит колечко из российского булата, — сказал Новиков. — Как оно к вам угодило? Вы купили его? Подарено? А коли нашли — то где?
— Этим кольцом обручился со мной некий молодой человек, — честно ответила Александра.
— Краденым перстнем? — не выдержал Михайлов.
— Краденым?! — возмутилась она. И тут же подумала — а и впрямь, Павлушка мог где-то стянуть сию безделицу…
— Да. Он пропал с моей руки как раз накануне войны. Его нагло украли. А был мне подарен человеком, который сам его изготовил, — не глядя на Александру, сказал Михайлов. — Тот человек может его опознать.
— Этот перстень из булата, он на всю Россию один такой, — добавил Новиков. — Я его рисовал. Коли угодно, покажу рисунок. Сударыня, кто вам его дал?
— Либо Майков, либо Нерецкий, — уверенно заявил Михайлов.
— Ни тот, ни другой!
— А все же? — не унимался Новиков. — Дело-то необычное. Да и не обручаются такими перстеньками.
— Перстень попал ко мне самым невинным способом. А коли не верите, то и разговаривать не о чем, — сердито сказала Александра. — Какое вам дело до того, кто и как со мной обручился?
— Перестань, Новиков. Мы это и сами выясним. А сию даму нужно пересадить на другую лодку — вон, кстати, и фонарь горит, какой-то лодочник припозднился. Полагаю, когда изловим Майкова, он и про перстень много чего скажет.
— Господин Новиков, тут все время поминается некий Майков. Он не во флоте ли служит? — спросила Александра.
— Во флоте, сударыня, на «Памяти Евстафия».
И тут Александра вспомнила молодого офицера, которого привел Нерецкий, и его рассуждения о высоких идеях. Тогда они были приятели. Так что же их вдруг рассорило? Да и рассорило ли? Ведь Нерецкий позволил себя пленить и не звал на помощь.
— Вы с ним знакомы? — полюбопытствовал Новиков.
— Светское знакомство, ни к чему не обязывающее, сударь. И уж не с ним я обручилась, даю вам слово!
А Михайлов меж тем окликнул лодочника, в переговоры вступил и дядя Ефрем, две минуты спустя лодки соприкоснулись бортами, и Новиков с медвежьей галантностью помог Александре перейти в другое суденышко.