Булавин (СИ, ч.1-2)
Шрифт:
– Как скажешь, атаман.
Минут через десять подошла наша ватага, воины сгруппировались, оставшимся порохом и свинцом зарядили оружие, и мы вышли из леса. Калмыки, увидев нас, всполошились и приготовились к бою, но до него не дошло, русский язык степняки понимали неплохо. И еще через полчаса, в компании со своими "офицерами", я сидел возле жаркого костра, на котором в большом котле варился бараний шулюм, попивал калмыцкий чай (непосредственно сам чай, соль и сливки), и вел неспешный разговор с сотником Каюмом из орды царевича Даяра.
– Не ожидал увидеть здесь твою сотню,
– Сказал я калмыку, полному широкоскулому мужчине с небольшим брюшком в толстом и грязном шерстяном халате, распахнутом на груди.
– Как вы здесь оказались?
– Пять дней назад наша орда перешла через Аракс и сейчас продвигается между рекой Кара-Су и Талашским хребтом. Осенью мы намерены вернуться в свои кочевья, а с пустыми руками, как ты понимаешь, атаман, в родную юрту не войдешь. И пока основные силы захватывают города, такие сотни как моя, чистят все долины справа и слева от пути орды.
– Мне ясна твоя мысль, сотник. Однако, - я кивнул в сторону кучи отрубленных голов, метрах в ста от костра, - зачем вы убили людей, ведь их можно было продать?
– Этих нет, - Каюм покачал головой.
– Горцы, дикари, и взять с них нечего.
"Дикари, говоришь, - подумал я, и посмотрел грязного кочевника, - ну-ну. Мы тоже дикари, что ты, что я, разница небольшая". Но, по понятным причинам, я ему не возразил и согласился с сотником:
– Ты прав, Каюм. Когда вы обратно к орде возвращаетесь?
– Завтра утром. Дальше дорог нет, только горы.
– Отлично. Мы с вами. Ведь у вас имеются заводные лошади?
– Конечно, - калмык посмотрел на кипящий котел и, хлопнув в ладоши, вскрикнул: - Шулюм готов, давай кушать атаман.
Горячее варево было разлито в деревянные плошки, в которых темной каймой застыл жир от прошлой трапезы и, держа емкость в двух руках, я отхлебнул наваристый бараний шулюм. Тепло прокатилось по пищеводу. Желудок заработал, забурчал, и я с глубоким удовлетворением подумал о том, что уже завтра начнется мое возвращение домой.
Речь Посполитая. Дубно. 05.08.1711.
Король Речи Посполитой Станислав Лещинский, тридцатипятилетний мужчина со склонностью к полноте, сейчас никак не напоминал государя сильного государства. Он восседал на крупном вороном жеребце, который был сильно истощен и его взмокшие впалые бока говорили о том, что это животное находится в движении уже очень долгое время и ему требуется отдых. Некогда богатая одежда короля была изорвана, левая рука перевязана, на правой щеке красовалась длинная ссадина, а сапоги на ногах Лещинского, явно, были ему велики.
Станислав посмотрел на свое войско, точнее сказать, на его остатки, полторы сотни конников, в большинстве своем, королевских охранников, и не понимал, как так могло случиться, что он потерпел поражение. И от кого? От грязных украинских холопов и казаков. Позор! И кто в этом виноват? Конечно же, не он, а шляхта, которую король позвал на войну.
Да, именно все эти знатные магнаты и шляхта, вот истинные виновники разгрома Посполитого Рушения. Они слишком долго собирались к Житомиру, и каждый из них ставил себя ему вровень, пуская всем окружающим пыль в глаза богатыми
Б-рр-р-р! Поморщился Станислав, вспоминая свое бегство. Еще позавчера вчера вечером он обсуждал со своими лучшими генералами план второго сражения с украинцами и запорожцами, а ночью разверзлись врата ада. Артиллерийская канонада расколола ночную тишину, сотни орудий метнули свои ядра и бомбы в сторону польско-литовского лагеря, раскинувшегося под Житомиром, и погрузили его в огненный хаос. Взрывы волной прокатились по расположению войск, пожары осветили темную летнюю ночь, заржали кони, забегали люди, и десятки противоречивых команд всколыхнули разрозненные отряды. Одни офицеры приказывали наступать на врага, другие отступали в город, третьи занимали наспех оборудованные редуты по периметру оборонительных позиций, а четвертые готовили прорыв из кольца окружения, в котором находилась армия.
В тот момент, как истинный воитель, король облачился в золоченый венецианский панцирь, вскочив на своего коня и, с саблей в руке, помчался на передовую. И, наверное, там бы он и сгинул во время начавшегося ночного наступления украинцев на редуты его армии. Но нашелся человек, который не растерялся в ночном сражении и вытащил его сначала из-под артиллерийского обстрела, а затем, под утро, сумевший собрать несколько сотен людей в кулак и прорубиться через боевые порядки наступающих украинцев в чистое поле. И именно поэтому сейчас король находится на пути к спасению, а не сидит подобно своим знатным подданным на цепи у шатра проклятого схизматика Мазепы и его сотоварища сечевого атамана Гордеенко.
– Ковальский, где мы сейчас находимся?
Лещинский устало повернул голову налево и бросил взгляд на своего спасителя, незнатного шляхтича из Познани, который всегда находился рядом, Тадеуша Ковальского. Тот, стройный русоволосый вояка с крепкими руками и широкими плечами, лет под тридцать, подъехал к своему государю и, подобно ему, окинув взглядом все, что осталось от непобедимого Посполитого Рушения, ответил:
– Километрах в пятнадцати от Дубно, мой король, так что если не случится беды, и нас не настигнут или не перехватят, то через два часа мы будем в безопасности.
– Ты думаешь, что за нами погоня?
– Я это знаю, - Ковальский распахнул на груди прожженный серый кунтуш, правой рукой растер красную грудь и, бросив взгляд назад, добавил: - Казаки рядом, и они твердо намерены захватить вас в плен, мой король. Но пока я и воины нашего отряда живы, у них ничего не выйдет. Слово в том даю.
– Как ты думаешь, почему мы проиграли, Ковальский?
– Не могу знать, мой король, - ушел от ответа шляхтич.
– Мое дело драться за короля и Речь Посполитую, а отчего и по чьей вине мы потерпели поражение, то мне не ведомо.