Бульвар Постышева
Шрифт:
Ё-моё! Девочки восемнадцать лет — в дочки годится. Чего бы там понимала? А спрашивает, как мама. И от этого становится жалко себя. За то, что ты такой мелкий, ничтожный, пропитый, без работы, без денег, без будущего, бестолковый здоровый мужик, и всё, на что у тебя хватает мозгов, так это заволочь такую девку в постель! Тебе, — ровесниц мало? Ровесницы — дуры, жирные твари, старые суки! А эти? Что — лучше? Сексотки, секлявки, мандюшки, сосульки, кобылы, уродки — бля, всех ненавижу! Порвал бы всех, нахер! Твари! Чё вам всем надо?! «Официантка!» Убил бы, бль, суку! «Ну, как так возможно?» Зла не хватает!..
— Хочешь чай? — спросила она, проведя чистой ладонью по его щеке. — Давай, я поставлю. Ты плохо выглядишь. Устал?
Юля нежно поцеловала Архипа в лоб.
— Хочу, — ответил Архип.
Она встала и ушла на кухню.
А у него от ветра с балкона потекла из левого глаза скупая слёза. Он пальцем её стер, ладонью прикрыл лицо, а потом лег на живот и уткнулся в подушку. Так легче, теплее — хоть их, этих всех, никого здесь не видать и не слышать жалкие речи! Достали!
Суслик-шатун
Кстати, вы знаете, что зимой животных гораздо меньше? Птицы, само собой, улетают в теплые края. А вот животные, ну, те, кто не дурак отмораживать себе что-нибудь, те залегают в спячку. Поэтому зимой животных меньше. Лидер у них по этому делу, медведь. Этот спит всю зиму напропалую. Чего-то сосет. И не дай бог его разбудить — кошмар! Медведь-шатун — страшная вещь! Его даже охотники бояться. Появиться если где-нибудь шатун — за ним сразу облавы, гоны, ваби устраивают. И убивают! Те, что поменьше, казалось бы, опасности не представляют: бурундуки там, мышки всякие — все те, кто зернышки хавают. А чего их бояться — они же маленькие и не плотоядные вовсе — на человека не нападают, и нормально. Сами замерзнут — чего за ними гоняться. Ага! Не тут-то было! Знаете, кто самый страшный из разбуженных зимой? Суслик-шатун. Сейчас я расскажу одну историю, если хотите. Короче, дело как было:
Я точно не знаю, что его разбудило. Может, метеорит где-то рядом в поле грохнулся, и суслика подкинула на своей травяной подстилке так, что он башкой ударился о потолок своей норы и очнулся. Может грунтовые воды какие просочились в его конуру. Может, что приснилось. Любую версию выбирайте — это не важно. Факт есть факт — суслик проснулся. Зима, холод собачий, а он проснулся и ни в одном глазу — сон как рукой сняло и больше заснуть не может, как не ворочался и не пытался вернуться в состояние анабиоза. Всё! Тю-тю, проснулся! Чё делать? Побродил по норе, пожевал протухшие листья, нашел в темноте какие-то злаки, сожрал, и, устав натыкаться на края острой соломы, решил выбираться наружу. А он же зимой на улице ни разу не был. Ну, в смысле не на улице, в смысле на природе. То есть, в поле своем, на верху, да, хрен его знает, как это для них называется, одним словом, он зимой не вылазил из норы. (И словом не одним и надо было сказать «не вылезал»). Ладно, поехали дальше.
Он прогрыз свою пробку, которой ещё осенью вход замуровал. Осенью-то она мягкая была, а тут, на его удивление, твердая как камень и холодная — головой не выдавишь. Пришлось грызть. Ничего — прогрыз. Погрыз — посыпалось что-то белое. Ведра два насыпалось. Это снег. Холодный, аж лапки обожгло. Вот тебе здрасти — вылез. Не ожидал. А всё! Замуровывать больше нечем, да и холоду в хату напустил, застудил помещение, идиот. Теперь только вперед. Вылез, бля, чуть не ослеп! Все белое и сверкает.
— Чё такое?! Не понял! — подумал суслик. — Где поле? Где зяблики? Какого хера тут пенопласта насыпали?
Короче, пока он разобрался, что к чему, несколько раз пришлось в нору бегать, греться с непривычки. Потом, ничего — адоптировался. Но наступила ночь. Стали белые совы шнырять над головой. Задолбали пугать! Башку только высунешь из норы — уже летит, сука пучеглазая. И тихо так летит, сразу и не поймешь, что засада, пока не услышишь её взволнованное дыхание и хруст суставов, и свист махового оперения, и ветер от летящего белого комка. Вот тварь, а? — На звезды полюбоваться не дает! По привычке — шнырк в нору. А там снег подтаял — сыро, продукты питания пришли в негодность. Пару дней он ещё как-то продержался на остатках былой роскоши, а потом и это вымерзло — нужно идти добывать корм. Какого хрена разбудили суслика?! Встал вопрос: «Что делать?» Ответ в таких случаях само собой разумеющийся — выходить на большую дорогу. Суслик рыжий, его в поле видно за тысячу верст. Снег-то белый же. Ничего, пришлось подстраиваться — научился нырять в сугроб, пока снег не налип на шёрстку и частично не закамуфлировал. (Слово-то какое — ещё хрен сразу выговоришь, но ничего и этому научился.) Вышел на тракт. На трассу. На трассе снега почти нет — ветром обдувает, снег только на обочине. Но скользко-о! Пробежался туда сюда — опробовал дистанцию. Вроде, ничего. Если коготками нормально цепляться, можно бегать — не шибко скользко. Для верности, еще разок проскочил туда и обратно — сойдет! Выдавил тушкой своей в придорожном сугробе временное укрытие. А как без него? Совы, коршуны, вороны да и вообще, есть где отсидеться в случае шухера.
Первой жертвой было красное «Жигули». «Пятёрка». Суслик перед ней, о-па, через дорогу, водитель-дятел хлоп на тормоза, завертело, понесло, перевернуло, улетел в сугроб — пока гаишники приехали, полбуханки хлеба суслик надыбал: пакет с хлебом вылетел, когда задняя дверь оторвалась во время переворотов. Гаишники ещё семечки рассыпали, пока протокол составляли — один там всё семечки грыз.
— Нормалёк, — подумал суслик, — так-то чё не зимовать.
Потом были «Камазы», лесовоз, пара «Таёт», «Уазик» директора столовой, Велосипедист-экстримал в красном шлеме. Этот урод полдня суслика гонял, после чего суслик завязал велосипедистов пугать.
Так незаметно пришла весна. Потекли ручьи. Вороны и совы суслика не трогали — он и так доброе дело делает — сколько провианта на дороге после каждого его забега. Временное жилище обросло кусочками меха от порванных шуб, тряпочек от чехлов на сидения и носовых платков (в том месте, где не было крови) и Вьетнамской соломы — упаковка из разбитых ящиков «Камаза», который завалился в первой декаде февраля. Так что временное жилище стало, считай, зимним домом. Потом этот дом растаял. Пришлось перебираться обратно в поле, рыть нору с парой запасных выходов, ждать, пока проснуться соседи и опять всё лето свистеть, если приближается опасность. Суслик плюнул на всё в этот раз, и решил запасов на зиму не делать. Отодрал по весне знакомую суслу, помог ей, как мог, вырастить потомство, и ближе к осени стал присматривать дорогу, где бы получше засесть. Нужно, желательно, чтобы дорога на спуск шла, тогда машины кувыркаются посерьезней — можно много чего поиметь. С воронами договорился. Совы тоже не дергались, коршуна обещали взять на себя — решить проблему.
По первому снегу ему повезло — завалил «Москвич» с библиотекаршей из поселка городского типа, которая ехала краситься к знакомой парикмахерше. «Блондоран-Супра» — целая пачка, как нельзя была кстати. Так что зимой хрен кто предъявит — суслик выбрал оптимальный вариант и покрыл свою шерсть белыми пятнами для незаметности в снежном покрове и для жути нетрезвым водителям. Те потом будут рассказывать сказки гаишникам, что барс дорогу перебегал. А суслика тогда и искать никто не будет. Лишь бы этот черт (гнида в красном шлеме) зла не затаил!
Первые три дня Архип вообще не знал, что с ней делать. Сама она никуда не уходила, а повода выгнать (и желания) у него не было. К тому же, она перемыла всю посуда, вытерла пыль, помыла полы, постирала постельное бельё, на котором они спали, сложила бумаги. А ночами (днями, утрами, вечерами и в промежутках между этим) была такой «голодной», что отпускать её было жалко. По старой мужицкой традиции, он задавал все три дня ей самые личные, самые провокационные, самые грязные вопросы — она отвечала не секунды ни думая, и всё в цвет. Только первые три дня несут такой объем информации, который потом за всю жизнь не получишь — это известно. Поэтому он спрашивал и спрашивал, пока сам ни устал, и решил: пусть живет — хорошая баба, главное, не врет. К тому же — красивая. И здоровая, судя по всему. Пусть живет, пока, а там — время покажет, надоест — выгоню. Решив так, Архип перестал прислушиваться, присматриваться, крутить в голове фантазии, расслабился, стал просто с ней жить-поживать, обращаясь, как с родной и уже достаточно знакомой, шутил, ласкал и отдыхал.