Бульвар Постышева
Шрифт:
Он с упоением рассказывал то, что Юльку особо не интересовало. Но она слушала — что делать? Пусть похвастается, видно же, что давно за рулем не сидел — три недели минимум. Она улыбнулась и надела солнцезащитные очки.
— Зверь, а не машина! — продолжал Архип, обгоняя грязные «Жигули». — Мы тут как-то зимой с Олежкой Шемякиным на охоту поехали на нем. Мороз — градусов сорок, сорок пять. Нас понесла нелегкая. Но надо было лицензию закрывать — срок кончался. Поперли мы в тайгу. По зимнику. Далеко урыли. До ближайшей трассы километров двадцать. Речку переехали, погоняли вдоль пригорков, ничего не нашли, и ближе к вечеру обратно. А когда речку переезжали, я помню, что за ней такая, типа яма или ниша была, а обратно едем — ниши нет. Может не та дорога? Нет — вроде та. Речка — та. След, вроде, наш — других-то никого нет. Правда, след поземкой припорошило, но след виден. Подъезжаем к речке, и, вдруг, — На! Морда в эту яму, аж по самое лобовое! Пока мы катались, морозом из-подо льда воду выдавило и затопило нишу. А яма приличная! Сверху ледок затянулся, и его поземкой припорошило — не поймешь, что там яма, не видно. Вот мы и урылись в яму. Хорошо, что ещё медленно шли. Я вылажу, сую руки в воду, чтобы передок включить, вода холодная, бляха, — как огонь обжигает, включаю. «Ну, — говорю Олегу, — молись! С первого толчка не выскачет, шлифанет — всё, труба! До лета, как памятник стоять будет!» А перспектива тащиться двадцать километров за лесовозами на тракт — не катит. Холод собачий. Да и ни один лесовоз не пойдет по реке, чтобы нас тянуть — лед может не выдержать. К тому же крюк — двадцать туда, двадцать обратно. Хреновая, одним словом, перспектива. Я за руль, Олежка толкает сбоку. Заднюю врубил, как — не знаю, но с полпинка вырвали машину из ямы. Правда, пришлось потом по другой дороге объезжать, тоже крюк не малый, но это уже чепуха. Главное — вырвали! Не подвел «Бронхит»!
Архип ласково погладил по приборному щитку, промурлыкав: «Знает папку, не подводит!»
Юлька улыбнулась. «Да он совсем ещё мальчишка, — подумала она. — Ещё в машинки играет».
Дорога пошла вдоль хомутовской степи, расположенной справа, и небольшими пригорками, стоящими по левую сторону дороги.
— А здесь мы весной раньше на уток охотились, — продолжал Архип, кивнув вправо. — Снег тает, лужи разливаются, утки на проталинах кормятся. Много бывает. Прямо из окна стреляли. Они машин не бояться. Подъедешь, откроешь окно, «Хлабысь» — готова! Доставать, только, не удобно — грязина, липкая и глубокая. В болотниках не всегда пройдешь. Сейчас уже так не поохотишься — машин много, запрещено.
Архип вздохнул, вспоминая.
— А вон там, на пригорке, — Архип показал на, круто восходящую слева, лесистую горку, — мы однажды двух зайцев видели. С сынишкой ехали, маленький он ещё тогда был — лет пять, наверное. Смотрю, зайцы скачут. Так же — весной. Мех у них ещё белый и на склоне горы, как на ладони — мишень, другого ни надо. Я с ружьем. Мы, по-моему, уже успели утку подстрелить, ну, не важно, короче — я с ружьем. Первая реакция — бить! Но тут я подумал: «Красивые такие, маленькие, скачут себе куда-то, зиму только-только пережили, не погибли, ещё шёрстку не поменяли, а я их сейчас, как в тире — «бах, бах!» Сынишка рядом, он ещё маленький, увидит — что подумает? Скажет, батя урод, про зайчиков сказки читает, а тут, как последняя сволочь, расстрелял двух несчастных зайчат». Да и не в этом дело, хотя это тоже многое значит — просто жалко мне их стало. Посмотрели мы на них с сыном и поехали дальше. А зайчата по своим делам прыг-прыг.
Архип закурил. Некоторое время молчал, пока справа у дороги не показались «кукурузники».
— Во! Вот здесь, Юлька, я с парашюта прыгал, — он показал на взлетное поле, на три ряда самолетов и вертолетов по правую сторону дороги.
Самолеты, как кузнечики, красиво стояли в ожидании Неба.
— Красиво смотрятся?
— Красиво, — согласилась Юля.
— Мне, почему-то всё время, как мимо проезжаю, приходит в голову мысль: а чего бы их ни покрасить в яркие цвета? В горошек, допустим, в клеточку, в «Микки Маусов». Прикинь, как классно бы было! А то стоят запыленные, зеленые-синие, а так бы были розово — желтые, оранжево-бирюзовые, красно-черные с мышатами по всему борту. Классно?
— Классно, классно, — согласилась она. — Выдумщик ты.
— Выдумщик — не то слово. Я тут навыдумывал, когда мимо ездил, как можно новое развлечение для экстрималов сделать. Вот смотри: здесь постоянно прыгают с парашюта, прямо на это поле. Прыжок — четыре сотни. Вызываем экстрималов и говорим: «Прыжок — штука, потому что…» А вот тут уже объяснять надо: «В крайнем доме, в соседней деревне, живет ебанутый дядя Гоша, предположим, который ненавидит парашютистов, потому что над его хатой самолеты по воскресениям достали летать! Дядя Гоша что делает? Он каждую ночь, пробирается на посадочное поле и вбивает огромный полуметровый железный штырь в землю. Парашютист, если на него наткнется, — насквозьняк! Все об этом знают, поэтому — это экстрим. Дядя Гоша, каждую ночь меняет местоположения штыря. А из-за травы его не видно. Но все знают, что штырь где-то есть». Цены резко возрастают, экстрималы валял валом. Иногда, говорят, что кого-то проткнуло, но это все фуфло — никого ещё ни разу не проткнуло, потому что ебанутый дядя Гоша — это рекламный трюк! Миф! — Архип посмотрел на Юльку хитрыми глазами. — Как? Круто?!
— Ты у психиатра, когда последний раз был? — засмеялась Юлька.
— Чего бы ты понимала? — не обидевшись, ответил Архип. — Для хорошего экстримала лишний штырь в жопе — не лишний. Видела по телику? — они специально себе болевые ощущения устраивают, врезаясь, падая, подставляя руки под укусы. Идиоты!
Архип на минутку отвлекся, обгоняя ещё пару машин.
— Я здесь первый раз с парашюта прыгал, и сразу — в затяжном. Прикинь, первый раз — и сразу в затяг! А? — Архип махнул рукой. — Хотя, куда тебе….
— Конечно, куда мне? — перебила Юлька. — На штырь-то не нарвался?
Архип засмеялся.
— Нет, не нарвался. Пронесло. А ты — язва.
Он хотел потрепать её по голове, но она отклонила голову.
— И сильно пронесло? — продолжала подначивать Юлька.
— Ты у кого таким гадостям-то научилась, дочка…
Архип успел прикрыться ладонью, чтобы не получить несколько шлепков по голове.
— Я тебе покажу, — дочка!
— Понял, понял я — виноват…. — успел сказать он. — Не отвлекайте водителя, дамочка.
— Ну, не называй меня, пожалуйста, дочкой!
— Ну, прости, прости, прости — забыл, — Архип скорчил виноватую рожицу. — Прости, Зайчонок, больше не буду.
— Другое дело. Рассказывай про парашюты.
— Тебе интересно?
— Интересно.
— Врешь?
— Нет. Правда, интересно.
— Сама-то прыгала?
— Я что — больная, что ли?
— Больных не пускают прыгать.
— Не прыгала. И не собираюсь.
— Как сказать? Не зарекайся. Я тоже не собирался. А прыгнул.
— Сравнил.
— Ты, почему такая злая-то сегодня? Тебе не нравится, что мы едем отдыхать.
— Я не злая, — Юлька сняла солнцезащитные очки, повернулась к Архипу, приподнялась и поцеловала его в щеку, — просто, мне не нравится, когда ты меня дочкой называешь. Папаша, тоже мне. Извини, что перебила. Расскажи про прыжки, я больше не буду.
И она скорчила такую же рожицу, как он минутой назад.
— Вот чучундра! — Архип покачал головой, подняв брови и глаза к небесам. Потом улыбнулся и хмыкнул. — Понарожают же?!
— Ну, пожаааааалуйста! — она походила на маленькую девочку, которая просит у мамы в магазине нечто в яркой обвертке, не понимая, что это так теперь упаковывают презервативы.
— Хорошо, слушай! — Архип сделал лицо, как будто хотел поведать страшную тайну. — Дело как было: идем мы, значит, — я, Зёга, Руба, Кенар, Бардас, Зевельд, Вильдан, Сорока старший, Сорока младший….
— У-у, — она шлепнула его ладошкой по плечу, — правда, не прикалывайся. Ну, расскажи.
Архип сделал музыку ещё тише, что бы та только шёпотом шла из динамиков.