Бульвар Постышева
Шрифт:
Поехал к ней. Что знала — сказала. Потом к его родителям. Там Ольга. Мать и отец в полном трансе, особенно мать. С Ольгой на кухне остались, она более-менее просветила ситуацию:
По официальной версии, его ударила ножом какая-то молодая девчонка, которая слетела с катушек, и в тот данный момент находится в психушки. Якобы, он её привел домой, они там шуры-муры, та чего-то там не выдержала, пошла на кухню, взяла нож, вернулась и завалила Ткача. Полный бред! Чтобы Женьку ухлопала какая-то там мокрощелка. Кто поверит? Но такова была официальная версия следствия. Кстати, я не помню, чтобы эту девчонку потом судили, что там и как — для всех загадка. Думаю, его сами менты уложили — в те года, говорят, модно было лицензии выписывать. Может, он их достал, может ещё, какие там дела были — я не знаю, последнее время мы с ним почти не виделись. Но то, что я не поверю в официальную версию — это как пить дать, пусть даже недоказуемо. На кладбище, целая аллея героев-бандюганов, с последним годом жизни «96». Кто сейчас что узнает? Я не про это хотел рассказать.
Похороны, конечно, пышные были. Народу много. Рев, цветы, венки, слезы, слова. Как без этого? С кладбища все потянулись в кабак, а мы с Упруговой — к ней домой. Водки взяли. Она наревелась, я просто нажрался. Обычно я не пью за рулем, а тут так всё было по хер, что я даже джип ставить не стал: напился и на нем домой поехал. Ночь уже была. Остановился у дома.
— Ну, что, — говорю, — Женька, если слышишь меня, подай какой-нибудь знак.
Думал, сейчас молния хлестнёт или гром ударит, или что-то ещё, но ничего — тишина. Я говорю:
— Ткач, ты же слышишь меня, а, может быть, и видишь, подай знак, братишка.
Опять тишина. Я ещё посидел маленько в машине, поговорил с Ткачом, потом вылез еле-еле, замкнул машину и побрел домой.
Утром просыпаюсь, голова болит, машина под окном, ключей нет. Что такое? Убился искать — нет и всё. А у меня и запасных-то никогда не было. Выхожу на улицу, смотрю: двери у моего «Бронки» открыты, ключи в зажигании. А я закрывал — это я точно помню: когда ключи от квартиры доставал, эти, от машины, мне мешали — карманы узкие. Меня, как током шибануло!
— Ну что, Ткач, — говорю, — хорошая у меня тачка?
Он любил машины, но на моей при жизни ни разу не прокатился. А вот после смерти прокатился, бродяга! Царствие ему Небесное! Да простит Господь прегрешения его!
И Архип перекрестился.
Поднял глаза к Небу, поднял банку с пивом к Небу: «За вас, ребята! За всех!»
И допил до последней капли. Банку бросил к Бурхану.
— Всё, милая, ни слова о покойниках! Поехали, — километров тридцать осталось и пара перевалов. «Там ждет нас ужин и ночлег, я печку растоплю…» Прости, что я расчувствовался. На Байкале со мной всегда такое — наваливаются воспоминания…
— Ничего, — сказала Юленька и прижалась к нему. — Хороший ты.
— Это — вряд ли! Поехали!
Через тридцать минут уже порядком стемнело. Точнее, не стемнело, а так, подернулось мглою вечерней, но ехать было противно, как в заляпанных жиром очках. Архип посмотрел на часы: маленькая стрелка не доходила до верхней точки циферблата два деления, большая — почти дошла, осталось пару раз секундной пробежаться по кругу. Так как на черном циферблате цифр не было, только золотистые тонкие палочки-деления, можно было предположить, что сейчас — без двух минут десять.
— Смотри, — сказал Архип, — сейчас начнется.
— Что начнется?
— Шоу Игоря Кузьмина!
— ….?
— Да ты не на меня смотри, а вперед, а то пропустишь всё!
Юлька посмотрела вперед. Они, как раз спускались с последнего, каменистого перевала перед дорогой, идущей вдоль Малого Моря. Четко, хоть и во мгле, можно было различить справа — блестящую чашу Озера и остров Ольхон, слева — темные горы, резко выступающие на фоне ещё довольно светлого неба, внизу — равнину, поросшую островками низкорослого леса у берега и стоящего сплошным массивом под горами. Как долгий шрам, по середине лежала желтая лента дороги. Куда там смотреть, было непонятно. Вдруг, впереди из середины далекой, темной, мелкой рощи в небо столбом ударил яркий луч и раскрылся зонтом, упершись в низкое облако. Всё, что было под облаком, осветилось и превратилось в сказочный экран — огромный освещенный кусок долины, на котором видны были индейские вигвамы, бредущие куда-то кони, фигурки людей, собак, и корявые вывихи приморских деревьев. Луч сначала был бело-серым, потом он стал рыжим, и картина окрасилась в рыжий теплый цвет. Поменяв цвет на синий, луч превратил долину в холодную картинку, и казалось, как будто, наступила зима. Зеленый цвет прибавил мистики и сатонинства. И снова луч стал белым. Менялся цвет, менялись картинки. Если облако уходило, картинка гасла, оставался только столб света, пронзающий небо до самого космоса. Тогда луч разворачивался и начинал бегать по ближним склонам, освещая тайгу. Чем быстрее он бегал и крутился, тем четче создавалось впечатление целостности: светящийся круг, восьмерки различных диаметров, снова круги. Но набегало другое облако, луч возвращался, и всё вновь текло зонтом на землю. Какие-то нереальные видения, мультики, цветные сны, галлюцинации, — наркомана бы здесь сразу прибило недели на две. А для обычных путников это было — несколько пугающе и сколько маняще.
— Я когда первый раз увидел, — сказал Архип, — сразу вспомнил стихи из детской книжки про индейцев: «Рольф в лесах»:
«Если спросите: откуда, эти сказки и легенды, С их лесным благоуханьем, С тихой свежестью долины, С голубым дымком вигвамов? Я отвечу…»Дальше я не помню, но это четко врезалось в память, а под эту картинку — всплыло и ожило. Красиво, правда?
— Страшно, — сказала Юлька. — Я бы не хотела сейчас остаться одна на дороге.
Но дорога уже сошла вниз, и было видно лишь подсвеченное меняющимися цветами облако.
— А так тоже красиво, скажи.
— Да, — согласилась Юлька.
— То ли ещё будет.
— Ещё?
— То ли ещё будет! Ой-ё-ёй!
Юля пожала плечами.
— А откуда такой луч?
— От туда, куда мы едем. Игорь прожектор поставил. Хороший, армейский, списанный, купленный по дешёвке и по великому блату в одной войсковой части у жадного зампотыла прожектор. Такими прожекторами в Ленинграде в блокаду защитники города на Неве ловили в черном небе войны «Мессершмитты», «Юнкерсы», «Хеншели» и «Хейнкели» и грохали их, как орешки, за милую душу. А потом новых искали, и новых гасили. А на Курской Дуге — немцев слепили, когда в атаку пошли. Знаешь, что такое «Курская Дуга»?
— Знаю, в школе учили.
— Молодец, четыре балла.
— Почему четыре?
— А у меня четырехбальная система.
— Значит, у меня высший бал?
— Разве я сказал, что «четыре» — это высший?
— Нет.
— Ну вот.
— А какой?
— Кто — какой?
— Ну, перестань прикалываться!
— Кто здесь? — Архип сделал испуганно-озабоченный вид.
— Ну, хватит! — Юлька стукнула его кулачком по ноге.
— Мама!!! — тут же неожиданно резко проорал он.
Юлька вздрогнула! Отдернула руку. Посмотрела на него испуганно: может, она его сильно ударила или попала куда-нибудь в больное место? Почему он так крикнул?
Архип увидел в её глазах испуг, улыбнулся и, как ни в чём не бывало, произнес:
— Страшно? — потом мягким тоном, как будто разговаривает с маленьким ребенком (или со своей машиной) добавил: — Испугался, маленький… Вот так, будешь знать, как папку колотить!
До Юльки дошло, что это у него такая шутка, она выдохнула и произнесла: