Бульвар Постышева
Шрифт:
Кадр первый. Болотистая местность, т. е. кочкарь, тишина, осень, погода дрянь, птички поют, два школьника заблудились. Идут вдоль болотистой местности. Пока тишина. Но через секунду из-под каждой кочки вылетают «деревенские» ребята с дубьем и несутся на камеру. Крупным планом: испуганные глаза заблудившихся школьников и дикие глаза «деревенских» Общим планом: их догоняют, бьют дубинами и забивают до смерти.
Кадр второй. Один всё же остался жив. Его ставят на колени со связанными за спиной руками. Японским штыком, который Лёнька Бутин нашел в реке за бабушкиным огородом в своей деревне Максимовщине (как он там оказался с Русско-Японской войны?), «местный» пацан «казнит» городского школьника. Как палач, он заносит над головой жертвы этот самый штык-меч и резко бьет, типа, по шее! Стоп-кадр: Убираем голову «жертвы» под воротник куртки, а в руки ему даем кочан капусты. Продолжается съемка. Меч пролетает у воротника, и видно, как голова (качан) катится по земле. (Это он незаметно его катнул в нужный момент). «Обезглавленный труп» валится набок. Получилось правдоподобно.
И далее, все в таком духе, пока не зажевало наглухо пленку.
Когда, через несколько месяцев, мы просматривали в школе эту ленту — все смеялись. Практикантки тоже смеялись и говорили, что мы молодцы. А чего им? — показательный урок уже отвели, мы им помогли, потому что они хорошие бабы оказались, а то, что так долго не появлялись с фильмом, так его нужно было на проявку в Свердловск отправлять — пленка-то цветная.
Такие практикантки редкость.
По физике — там всё было иначе. Нас не любили, мы не любили. Они нам низкие баллы, мы им истерику на «открытом» уроке. Слезы у них на перемене — ручьем. Говорили, что мы гады и сволочи. Однако, через тысячу лет, когда я поступал в Нархоз, эта история всплыла, но совершенно в другом коленкоре.
Я тогда из Армии пришел, почти год уже на киностудии отработал, и решил поступить в Нархоз. Два экзамена по математике сдал (тут не было проблем — школьные олимпиады по математике даже после армии помогают), а вот экзамен по физике. Беру билет: «Постулаты Бора — херня полная! И какая-то индуктивность в какой-то электромагнитной катушке — вешалки вообще!». Всё — труба. Завалил! Что поделаешь? Сижу, рисую на листочке — время тяну. Краем глаза вижу: экзаменаторша одна на меня пялится любопытно. Потом подошла, посмотрела, что я написал. А что я написал? Ничего! Вот, нарисовал только. Она отошла, села к своим коллегам. Чего-то там шепчутся. Потом вызывают меня. Её соседка вызывает, ни она лично. Я выхожу.
— Что у Вас там? — спрашивает меня соседка.
— Вот, — говорю я и протягиваю листок с дурацкими рисунками.
— Это всё?
— Всё. Времени не было — мог бы больше нарисовать.
Та уже тянется к моему экзаменационному листу, чтобы вкатить пару, но тут ей эта, которая на меня пялилась, говорит:
— Подожди.
А потом меня спрашивает:
— Ты в тридцать девятой учился?
— Да, — говорю я.
— В таком-то году?
— Точно.
— Помнишь меня?
Я её, конечно, не помню, но отвечаю, как надо:
— Смутно, смутно, — как Бендер из «Золотого Теленка».
Та после этого обращается к своей подруге или коллеге, я не знаю, какие у них там отношения:
— Это мой бывший ученик. У них в школе физики вообще не было. Я сама ему преподавала. Он же после Армии — поставь ему тройку. Ну, я тебя очень прошу.
— Хорошо, — отвечает та и ставит мне трояк.
Отлично! Я прошел на следующий круг. Довольный, выхожу за дверь, а следом эта, которая пялилась.
— Ну что? — говорит. — Вот и встретились. Я тебя на всю жизнь запомнила! Ох, и поиздевались же вы над нами тогда!
— Честно говоря, я Вас не помню, — отвечаю я, уже честно.
— Хорошо, — говорит она. — Помнишь, не помнишь — не важно! Важно другое — добро всегда побеждает зло! Вы издевались, а я отплатила добром! Вот как бывает.
— Спасибо, — говорю. — А вы ещё кого-нибудь помните из тех, кому преподавали на практике.
— Честно говоря, не очень, — отвечает она тоже честно.
— Ну, вот — видите: не издевался бы, хрен бы в Нархоз поступил! Уж литературу-то я напишу, думаю.
— Наверное! — говорит она, грустно подумав, улыбнувшись, и, помешкав, добавив: — Ну, всего Вам хорошего!
— Спасибо, — отвечаю. — Правда, спасибо.
— Не за что, — говорит она и уходит к своим в кабинет.
Вот так вот, практикантки, помните своих учеников! А Вам, как зовут не знаю и не помню, Большое Спасибо и простите, если в детстве чем Вас обидел. Вам зачтется — это я точно знаю! Спасибо! Дай Бог Вам здоровья!
Вовуня
Мать, отец и старший брат называли его в детстве Вовуней, как самого младшего в семье. Так к нему это и прикипело. После, уже никто и не понимал, что, называя таким трогательным именем взрослого парня, а после — мужчину, могут поставить в неловкое положение незнакомых людей или же самого Вову. Просто все привыкли и до сих пор воспринимают его, как Вовуню. На работе его, конечно, зовут Владимир Анатольевич, а друзья по старинке, как в детстве.
Вовунина квартира, в принципе, была музеем охотничьих трофеев. Несколько десятков рогов висело на стенах. Кабаньи клыки, череп и шкура медведя, картины на охотничью тему, подаренные Вовиному отцу авторами. Книги, книги, книги. Огромная коллекция охотничьих ножей. Чугунные статуэтки охотничьих собак. На балконе весела шкура глухаря, отпугивая незваных голубей. Вся квартира была пропитана темой охоты. Даже пахло всегда сыромятной кожей и чуть-чуть оружейным маслом. И не мудрено — Вовунин отец преподавал в сельскохозяйственном институте на охотоведческом факультете, то есть был профессиональным охотником. Он сам добыл всех этих животных. Здорово было бы вот также поохотиться на архаров, маралов, изюбрей, кабанов, коз и сходить на медведя! Вовуня тоже любил природу и мечтал сам ходить на охоту, когда подрастет. Нас это и сдружило.
Вечерами в его комнате, при свете старинной «сталинской» настольной лампы, мы перечитывали старинные журналы про охоту, запоминали, как делать самоловы и самострелы. Говорили о прочитанных книгах про животных, мастерили рогатки и луки, учились подшивать валенки и ичиги, делать ножны и самоловы. Анатолий Владимирович, Вовин отец, понимая нас, поощрял наше увлечение, разрешая даже прикасаться к святая святых, охотничьему снаряжению. Учил нас снаряжать патроны, подсказывал, как правильно чистить ружье, водил в тир в подвал своего института и в музей при ИСХИ, приучал к порядку и наставлял на путь истинный. Нам это нравилось. И всегда вкусно и много кормил диким мясом, грибами и ягодами — дарами природы. Точнее, готовила и кормила нас Вовина мама, однако, мы-то знали, откуда всё это. Короче, мы заболели тайгой!
Но по-настоящему с Вовуней мы ещё не были в тайге, и пока всё это была лишь теория. Правда, Родники, Длинные Озера, весь берег Ангары и лес за Плотиной мы истоптали вдоль и поперёк, наблюдая за жизнью пернатых и прочих тварей. Придумали себе эмблему и стали записывать свои наблюдения в дневник — всё по-взрослому, как настоящие исследователи. Мальчишки, пусть ещё не совсем уверенно, но мы уже умели пользоваться охотничьим ножом, у нас уже были рогатки и луки и свое место на Глине. Мы уже построили голубятню. У нас был свой спаниель, купленный в племенном питомнике с помощью Вовунькиного отца, и мы обучали спаниеля охотничьему ремеслу на Родниках. Говорят, что девочки в это время опережают мальчиков в развитии. В сексуальном — несомненно. Ну и что? Нас пока это мало интересовало. А вот мужицкие дела — да! И в этом смысле девочки отдыхали у швейных машинок, когда мы проверяли свои самоловы. Всему свое время — наши барышни дожидались нас, уже подготовленных к любым поворотам судьбы. А для нас знания некоторых особенностей природы были необходимы, как воздух, чтобы уметь выживать в суровых условиях Восточной Сибири.