Бумажные души
Шрифт:
– Придралась?
– Да. Она, например, считает, что картина, описанная в дневнике Стины, не могла висеть у нее над кроватью, потому что написана через сто лет после смерти героини. Автор письма имеет в виду картину, на которой изображен крестьянский двор.
В трубке воцарилась тишина.
– Я, разумеется, знаю, о какой картине речь, – сказал наконец Квидинг, – но, к сожалению, не понимаю, что вы имеете в виду.
Жанетт уловила в его голосе легкое раздражение, хотя тон все еще оставался дружелюбным.
– Это картина, написанная в тысяча
– Нет-нет… Минуту. Такого не может быть. – Квидинг снова рассмеялся, но на этот раз смех прозвучал глухо. – Вы сказали, она не в себе? А что вы имели в виду, говоря, что у нее со мной особые отношения?
– Простите… Зря я об этом заговорила. С моей стороны просто непрофессионально.
– Ничего страшного, – заверил Квидинг. – Я же говорю – что касается поклонников, то тут я много чего повидал и выслушал, А что касается картины, то могу сообщить вам, что автор письма абсолютно не права.
– Вы случайно не знаете, кто этот человек? – с неподдельным любопытством спросила Жанетт.
– Понятия не имею, – тут же ответил Квидинг. – Но вы-то знаете, как ее зовут?
Пора идти ва-банк, подумала Жанетт.
– Да, письмо подписано… – Жанетт набрала воздуху в грудь и продолжила: – Эта женщина утверждает, что такая же картина висит у нее дома.
– Что?!
– Я говорила, письмо очень странное. У женщины, похоже, проблемы с восприятием реальности…
– Я хотел бы увидеть это письмо, – со вздохом перебил Квидинг. – Это можно как-нибудь устроить?
В голосе появились новые интонации, которые Жанетт не могла истолковать. Теперь Квидинг говорил монотонно и механически.
– Простите, но зачем? – спросила она.
Снова послышался вздох, а потом из трубки опять зазвучал столь узнаваемый голос Пера Квидинга.
– Начинаю догадываться, кто может оказаться автором письма. Одна женщина, почти что сталкер, много лет докучала нам с Камиллой. Жалко ее. Ей нужна помощь, но помочь некому. Кстати, угроз в письме нет?
– Прямых – нет…
– Я все-таки был бы вам признателен, если бы вы переслали мне письмо или хотя бы назвали имя отправительницы.
– Если вы скажете, как зовут сталкершу, и если она и отправительница окажутся одним и тем же человеком, я смогу подтвердить имя. Но на этом все. Я уже упоминала, что нашим подписчикам гарантируется анонимность. Как зовут сталкершу?
Последовало долгое молчание. Жанетт вслушивалась в медленное дыхание.
– Ее… Ее зовут Лола, – сказал наконец Квидинг. – Лола Юнгстранд.
Глава 41
Больница Худдинге
Выезжая
Беса Ундин уже оправилась после септического шока; ее, видимо, скоро должны были выписать. Стрептококком А, или как там он называется, она заразилась, сунув грязный шприц себе в промежность.
По словам врача, с которым Шварц сегодня уже успел поговорить, девушку до сих пор не навестил ни один родственник. Ни один приятель. Ей восемнадцать лет, подумал Шварц. Вот черт.
Шварц отметился в регистратуре и захромал по больничным коридорам к палате, где лежала Беса. По дороге он размышлял, каким было детство Бесы и какой после такого детства могла стать ее взрослая жизнь.
Жанетт, явившаяся после обеда, усадила его просматривать книги, обнаруженные в квартире Лолы Юнгстранд. На столе у Шварца выросла целая стопка книг, написанных этим угодником, Пером Квидингом. Шварц просидел над ними несколько часов, и в отличие от последней книги Квидинга, которую Лола исписала комментариями, в других обнаружились лишь единичные подчеркивания. В одном месте Лола отметила абзац, где Квидинг-философ рассуждал о детях, которые, несмотря на тяжелое детство, выросли полноценными членами общества.
Квидинг сообщал, что такие дети растут, подобно одуванчикам, пробиваясь сквозь асфальт, часто становятся представителями так называемых помогающих профессий и служат обществу.
Самого Шварца воспитывал отец-одиночка, тративший деньги в основном на вино, сигареты и лотерейные билеты. Детство Оливии, насколько знал Шварц, тоже не тянуло на счастливое: она росла в семье алкоголиков, у которых были проблемы с психикой. Но вот они с Оливией выросли и теперь служат обществу.
Каждый такой ребенок-одуванчик выжил лишь потому, что рядом оказывался человек, с которым он чувствовал себя в безопасности. Хотя бы один, но к которому можно прислониться. Для Шварца таким человеком был дед с отцовской стороны. “Покойся с миром”, – подумал Шварц, вспоминая запах просмоленного дуба, вкус леденцов от кашля и звуки аккордеона летним вечером. Лучше всего, если в такие вечера отец не бывал пьяным.
Потом Шварц вспомнил, что завтра канун Мидсоммара, что он взял выходной, но еще не решил, чем займется. Компания, с которой он обычно отмечал праздник, собралась, как всегда, в шхеры, но Шварц отказался ехать по причине порванного сухожилия. Не хотелось чувствовать себя обузой. Лучше отпраздновать Мидсоммар, сидя на диване с пакетом чипсов. В программе также значились несколько фильмов.
Шварц попрыгал на костылях дальше, к отделению Бесы.
У которой, наверное, не было взрослого, к которому можно прислониться.